– За спиной мы оставили новое озеро, жрец. И никто в нем не утонул, даже вы.
– Теперь это просто обычные дети.
– Я знаю.
Банашар вздохнул, потом кивнул в сторону меча.
– Она будет его защищать, адъюнкт.
Он услышал, как у нее перехватило дыхание, а потом…
– Но это может ее убить.
Он кивнул, не доверяя собственному голосу.
– Вы уверены, Полудрек?
– Полу… Нижние боги, адъюнкт, вы и в теологии тоже сведущи? Вот Тайшренн, тот действительно…
– Вы, Банашар, последний оставшийся в живых жрец Осеннего Червя, так что и титул – ваш.
– Хорошо, но где в таком случае мои расшитые золотом одеяния и сверкающие перстни?
За спиной у них в палатку вошел адъютант, кашлянул и отрапортовал:
– Адъюнкт, три лошади оседланы и ждут снаружи.
– Спасибо.
Банашара вдруг обдало холодом, руки застыли и оцепенели, словно он опустил их в ведро с ледяной водой.
– Адъюнкт… мы даже не знаем, удастся ли освободить сердце. Если вы…
– Они справятся, Полудрек. Ваша собственная богиня явно уверена…
– Нет!
Она осеклась и замолчала.
– Все куда проще, адъюнкт, – продолжил Банашар, и во рту его от слов оставался привкус золы. – Д’рек безразлично, воссоединится Увечный бог или нет; будь он хоть лишившимся рассудка идиотом, хоть выпотрошенной тушей с дырой в груди, ей неважно. Что бы именно вам ни досталось, она хочет от этого избавиться.
– Значит… – Ее глаза сузились.
– Верно. Прислушайтесь к последнему Полудреку, уж он-то способен понять, что его богиня утратила свою веру.
– Они не сдадутся, – прошептала Тавор, снова впившись глазами в меч.
– А если их предадут изморцы? Что тогда?
Она затрясла головой.
– Вы не понимаете!
– Адъюнкт, все наши предполагаемые союзники – достаточно ли они сильны? Целеустремленны? Упрямы? Когда начнут падать тела, когда хлынет кровь – услышьте меня, Тавор! – мы должны будем соотносить свои поступки – все, что мы здесь делаем, – с вероятностью того, что их постигнет неудача.
– Я не стану.
– Думаете, я не отношусь с должным уважением к принцу Брису или королеве Абрастал? Но, адъюнкт, им предстоит нанести удар там, где Акраст Корвалейн наиболее силен! Где находятся самые могущественные форкрул ассейлы – неужели вам ни разу не приходило в голову, что ваши союзники могут не справиться?
Она снова затрясла головой, и Банашар почувствовал, что внутри него закипает гнев – так и будете, как ребенок, зажимать ладошками уши, раз вам не нравится, что я говорю?
– Вы не понимаете, Полудрек. И богиня ваша, похоже, тоже.
– Тогда сами скажите мне! Объясните! Откуда у вас такая уверенность, Худа ради?
– К’чейн…
– Адъюнкт, для треклятых ящериц это последний шанс! И не важно, кто по-нашему ими командует – все равно это Матрона. Она обязана командовать. Если она увидит, что гибнет слишком много ее потомства, она прикажет отступать. Ей придется! Речь о выживании расы!
– Ими, Банашар, командуют Геслер с Ураганом.
– Нижние боги! Сколько у вас этой веры в способности парочки разжалованных морпехов?
Она твердо взглянула ему в глаза.
– Столько, сколько мне нужно. Надеюсь, свою потребность в сомнениях вы удовлетворили. Нам пора двигаться.
Он задержал на ней взгляд и вдруг почувствовал, что напряжение уходит. Даже сумел криво улыбнуться.
– Я, адъюнкт, Полудрек Осеннего Червя. Возможно, она слышит вас моими ушами. Возможно, в конце концов мы сумеем преподать Д’рек урок истинной веры.
– Неплохо бы, – отрезала она, берясь за меч.
Они вышли наружу.
Там их ждали три лошади, два седла оставались пустыми. Сгорбленная фигура в третьем… Банашар поднял взгляд и приветственно кивнул.
– Капитан.
– Жрец, – откликнулся Скрипач.
Они с адъюнктом взобрались в седла – тощие животные под ними беспокойно шевельнулись, – и все трое сразу же поскакали прочь. Из малазанского лагеря на поросшую травой равнину.
Где двинулись к северо-западу.
В пути почти никто не разговаривал. Они ехали в ночной темноте, переходя с рыси на шаг и обратно. Западный горизонт время от времени озаряли молнии, бледные с кровавым оттенком, но выше их ночным небом безраздельно владели Нефритовые путники, достаточно яркие, чтобы затмить звезды, так что трава на равнине приобрела оттенок свежей зелени, которому с рассветом предстоит оказаться фальшивым. Местность уже много лет не знала дождей, травинки разлетались из-под копыт, словно срезанные косой.
Когда они оказались поблизости от одинокой высоты, доминирующей над местностью, адъюнкт направила коня в ее сторону. На холмиках поменьше, которые они один за другим миновали по пути, виднелись следы древних стоянок – неровные круги булыжников, которыми придавливали края шатров. Еще в тысяче шагов к северо-западу местность понижалась, образуя широкую, но неглубокую долину, на ее дальнем склоне виднелись длинные насыпи из камней и валунов: барьеры, засады и загоны для степных животных, исчезнувших так же давно, как и охотившиеся на них племена.
Опустошенность этого места давила на Банашара, свербила под кожей ползучим напоминанием о том, что все смертно. Все проходит. То, что мы делаем, как мы видим, все эти утраченные способы жить. И все же… будь я способен шагнуть в ту эпоху, незримо присутствовать среди этих людей, я и сам был бы таким же, как они – таким же внутренне… боги, сумей я все это объяснить хотя бы самому себе, у меня был бы повод когда-нибудь претендовать на звание мудреца.
Миры, где мы живем, такие крошечные. Они лишь кажутся бесконечными, поскольку сознание способно одновременно вмещать их тысячами. Но если мы остановимся, перестанем меж ними перемещаться, вдохнем поглубже и оглянемся вокруг… окажется, что все они одинаковы. Если не считать отдельных подробностей. Утраченные эпохи не более и не менее значительны, чем та, где мы сейчас живем. Нам-то свойственно видеть некое поступательное движение, будто мы постоянно оставляем что-то позади и рвемся вперед. Но истина в том, что, где бы мы ни оказались, какие бы сверкающие побрякушки там ни обнаружили, мы всего лишь ходим по кругу.
И у меня от этих мыслей слезы наворачиваются.
Они остановили лошадей у подножия холма. Склоны его были неровными, сквозь тонкую оболочку почвы тут и там торчали покрытые ржавыми пятнами камни скального основания, бесчисленные столетия сменяющихся жары и холода покрыли их множеством трещин. Ближе к вершине теснилась куча бело-желтых доломитовых валунов, их сравнительно мягкая поверхность была испещрена вырезанными в камне причудливыми рисунками и геометрическими орнаментами. Пространство между валунами заросло шипастыми деревьями и чем-то вроде кустов степной розы, от которых остались сейчас лишь ощетинившиеся колючками скелеты.
