Капрал Пряжка, шедшая впереди, громко хмыкнула и бросила через плечо:
– И ты что, ему верил? Дай угадаю, он так на жизнь зарабатывал? Ну да, это ведь вы, фаларцы, хороните родственников в стенах дома? А когда возникает спор о наследстве, тут-то и пригождаются чтецы по черепам. Очень удобно.
– Мой наставник весьма профессионально улаживал такие споры.
– Кто бы сомневался. Слушай, отличить мужика от бабы или старика от ребенка – в это я еще поверю. Но остальное? Чушь это все, Вертун.
– А почему мы вдруг о черепах заговорили? – спросил Фитиль. Когда никто не ответил, он продолжил: – В общем, я думаю, это к лучшему, что рядом с нами «Мостожоги», а не простые солдаты. Если кто-то попытается отбить у нас эту повозку, мы сможем позвать их на помощь.
– С чего бы им нам помогать? – поинтересовался Коловорот.
– Не знаю. Просто, вот, Мертвый Вал – настоящий «Мостожог»…
– Ну да, ну да… – протянула Пряжка. – Тоже слышала. Ерунда полнейшая, скажу я тебе. Ни единого «Мостожога» не осталось. Всякий это знает.
– А Скрипач…
– Ну, кроме Скрипача…
– Скрипач с Валом из одного взвода, из того же, что и Быстрый Бен. Так что Вал – настоящий.
– Хорошо, убедил, но на его помощь надежды нет. Случись что, полагаться придется только на себя. Взвод Битума по другую сторону обоза, они к нам не проберутся. Так что держите ухо востро, особенно когда прозвонит полуночный колокол.
– Расслабьтесь, – донесся спереди голос сержанта Урба. – Все будет мирно.
– Откуда такая уверенность, сержант?
– Рядом с нами маршируют «Мостожоги», капрал. А у них есть котятки.
Фитиль и остальные понимающе закивали. Урб знал, о чем говорит. Хорошо, что он здесь. Даже без Лизунца, которого отослали в тыл, все будет хорошо. Фитиль с завистью посмотрел на огромный летерийский фургон.
– Вот бы и у меня тоже были такие котятки.
Если уж на то пошло, отпускать легче всего. Прочие варианты толпились, гнусно спорили друг с другом, смотрели на тебя с воинственным видом – настойчиво, выжидающе. Он так хотел от них отвернуться. Он так хотел отпустить.
Вместо этого капитан просто шел, а разведчики шептались вокруг него, словно стайка детских воспоминаний. Он хотел остаться один, но и отослать их тоже не мог. Деваться некуда. Им всем деваться некуда.
Поэтому ничего отпускать было нельзя. Он знал, что нужно адъюнкту и что нужно адъюнкту от него. От моих морпехов и тяжей. Страшная несправедливость, и мы оба это знаем. Что еще бо́льшая несправедливость. Все те прочие варианты выстроились перед ним, требовательно заглядывая в глаза, как недисциплинированные солдаты.
«Выбери нас, Скрипач. Мы – это все, что ты хотел сказать тысячу раз в своей жизни, но отводил взгляд и молчал. Или пропускал мимо ушей вместо того, чтобы пресечь все это дерьмо и грубое унижение… Или отпускал. И чувствовал, как крохотная частичка тебя умирает, словно укус, который тут же проходит.
Но мало-помалу оно накапливается. Не так ли, солдат? И поэтому она говорит: в этот раз не отпускай, не отступай. Она говорит… Впрочем, ты и сам знаешь, что́ она говорит».
Скрипач не удивился, что строгий голос у него в голове – голос суровых вариантов – принадлежал Скворцу. Он почти видел глаза сержанта: серо-голубые, цвета ухоженного клинка и зимнего неба, понимающие и как бы говорящие:
«Ты поступишь правильно, солдат, потому что иначе ты просто не умеешь. Ты больше ни на что не способен, кроме как поступать правильно».
А если от этого становится больно?
«Что ж, беда. И прекрати нытье, Скрип. Ты вообще-то не столь одинок, как тебе кажется».
Скрипач хмыкнул. Интересно, откуда взялась эта мысль? Не важно. Начинало казаться, будто вся эта затея бессмысленна. Будто пустыня убьет их всех. Но до тех пор нужно просто держаться и идти.
Идти.
Маленькая обветренная ручонка потянула его за куртку. Скрипач опустил глаза.
Мальчишка указывал пальцем вперед.
Идут.
Скрипач прищурился. В отдалении один за другим из темноты возникали чьи-то силуэты.
Идут.
– Нижние боги, – прошептал он.
Идут.
Глава пятнадцатая
Эпохам прошедшим
Нечего нам поведать,
Они покоятся у нас под ногами,
Не издавая ни шороха,
Мертвые, как и те глаза,
Что их наблюдали.
Будто пыль, они собираются
В самых далеких и темных углах,
Их не найти
На пергаментных свитках
Или на страницах
Обшитых кожей томов,
Они не высечены
На стенах и памятниках,
Они не скрываются,
Ожидая, пока их найдут,
Словно сокровище
Или сокровенную истину.
Эпохи прошедшие
С небес не сойдут
В горсти у бога
Или зажатые в кулаке
Заикающегося пророка.
Эпохам прошедшим
Навеки остаться неузнанными,
А урокам им – неусвоенными,
Ибо дурак может
Лишь только смотреть
Вперед – туда, где будущее
Улыбается пустыми глазами.
«Беспомощные дни»
Рыбак кель Тат
Время утратило всякий смысл. Их мир теперь будто покачивался взад-вперед на волнах крови. Йан Товис сражалась вместе со своим народом. Рвением да и мастерством она нисколько не уступала брату. Она рубила лиосан, пока руки не перестали слушаться, и затем, волоча за собой меч, отступила. Окруженная тяжелой, беспросветной тьмой, она плелась, с трудом глотая ртом воздух, едва не теряя сознание, но вовремя приходя в себя, выбираясь из схватки, переползая через раненых и умирающих. Выйдя, она упала на колени, потому что ноги вдруг отказались идти дальше, а вокруг беспрестанно то накатывал, то отступал круговорот фигур, перемещающихся от тела к телу. В воздухе разливались ужасные звуки: стоны боли, крики резчиков и носильщиков, рев бесконечной схватки.
Теперь она понимала гораздо больше. О мире и о борьбе за выживание в нем – да и в любом мире вообще. Увы, ей не хватало слов, чтобы это выразить. Такие откровения лежали за гранью ее ума. Хотелось плакать, но слез не осталось, и самым драгоценным было сделать очередной вдох, а затем еще. Каждый раз она поражалась, насколько это хорошо.
