Холм окутала тишина – хотя нет, повернув голову, он обнаружил в поле зрения морпехов и тяжей, в ошарашенном изумлении медленно поднимающихся на ноги. Звон в ушах понемногу утихал, сквозь заключительные аккорды уже пробивались голоса.
Заставив себя встать, он обнаружил, что наполовину врытый в землю камень, за которым он прятался, силой взрыва почти опрокинуло набок – точно так же накренились и остальные окружающие вершину стелы. На всей площадке не осталось ни одного копейного наконечника, лишь выжженная земля.
Увидев рядом с мечом распростертую фигуру, Скрипач неловко шагнул вперед.
Мужчина – слабый, искалеченный. Увечный бог.
Прижатый к земле тяжелыми цепями.
Нам их не разбить. Уж точно не этим мечом. Мы ничего не добились, лишь сделали его уязвимей, чем когда-либо. Теперь его действительно могут убить.
Возможно, в этом и заключается милосердие.
Потом он увидел, что лежащий смотрит на него.
Скрипач приблизился еще.
– Мне так жаль…
Но выражение изуродованного лица сделалось мягче, и Увечный бог неуверенно произнес:
– Это ни к чему. Подойди поближе – я все еще… слаб. Мне нужно тебе что-то сказать.
Скрипач подошел совсем близко и опустился на корточки.
– У нас есть пища. Вода.
Бог лишь покачал головой.
– Во времена, когда я был сплошной му́кой, когда из меня исходили лишь злоба и жажда сделать больно этому миру, я считал малазанцев ничем не лучше всех остальных. Детьми ваших собственных жестоких богов. Их инструментом, их оружием. – Он помолчал, хрипло вдохнул. – Мне следовало еще тогда почувствовать, что вы другие – разве это не лучший боец вашего императора осмелился во время последнего Сковывания возражать самому Худу? Разве не он объявил во всеуслышание, что творится несправедливость? Разве не заплатил ужасную цену за свою дерзость?
Скрипач лишь покачал головой.
– Я ничего об этом не знаю, Господи.
– Когда он – ваш император – пришел ко мне, когда предложил выход… я ему не слишком поверил. И однако… однако кого я сейчас вижу? Здесь, передо мной? Малазанца.
Скрипач ничего не ответил. До него сейчас доносились разговоры со всех склонов кургана, голоса звучали громко и изумленно, хотя ругательств тоже хватало.
– Вы не такие, как остальные. Почему? Я хочу это понять, малазанец. Почему?
– Я не знаю.
– И при этом вы собираетесь драться, чтобы меня защитить.
– Нам не разбить эти цепи – она ошиблась.
– Это неважно, малазанец. Даже если я останусь лежать здесь, скованный, до скончания дней, – вы будете за меня драться.
Скрипач кивнул.
– Хотел бы я это понять.
– Я тоже хотел бы, – поморщился Скрипач. – Но, может быть, когда начнется заваруха, вы… даже не знаю… как-то приблизитесь к пониманию.
– Вы собираетесь сражаться за меня, за чужого вам бога.
– Боги способны жить вечно и осуществить любое свое желание. Мы – нет. У богов есть власть целить и разрушать, даже возрождать самих себя. У нас – нет. Господи, для нас любые боги – чужие.
Скованный вздохнул.
– В таком случае, когда вы станете сражаться, я буду слушать. Чтобы услышать вашу тайну. Я буду слушать.
Скрипач вдруг ощутил такую усталость, что у него задрожали ноги. Он пожал плечами и отвернулся от скованного.
– Осталось не так уж долго, Господи, – сказал он и зашагал прочь.
Вал дожидался его, сидя на одном из покосившихся камней.
– Худ нас всех забери, – сказал он, вглядываясь в приближающегося Скрипача. – У них получилось – у ее союзников. Получилось то, чего она от них ожидала.
– Так точно. А сколько человек погибли ради этого треклятого сердца?
Вал склонил голову набок и стянул с нее поношенную кожаную шапочку.
– О том, Скрип, жалеть уже поздновато.
– За этим стоит Келланвед – за всем этим. Он и Танцор. Они использовали Тавор Паран с самого начала. Вал, они всех нас использовали!
– Боги, они такие. Ты этим, я вижу, недоволен. Имеешь право, но послушай-ка меня. Иногда то, чего они хотят, – то, чего от нас добиваются, – с этим все в порядке. Ну, то есть именно так и следует поступать. Иногда мы от этого лучше становимся.
– И ты сам во все это веришь?
– А если мы становимся лучше, то и богов своих лучше делаем.
Скрипач отвернулся.
– Тогда все безнадежно. Мы можем запихнуть в богов все свои добродетели, лучше мы от этого все равно не станем. Потому что с добродетелями у нас, Вал, дела так себе обстоят.
– Бо́льшую часть времени – да, верно. Но, может быть, в свой самый худший миг мы могли бы поднять взгляд, могли бы увидеть того бога, которого создали из всего лучшего в себе. Не злобного, не мстительного, не наглого и не завистливого. Не эгоиста и не жмота. Просто такого вот, ясноглазого, которому нет дела до всего нашего мусора. Бога, готового нас отшлепать за то, что мы такие говнюки.
Скрипач устало опустился на землю. Наклонился вперед, закрыл сначала глаза, а потом – ладонями – все лицо.
– Неисправимый оптимист.
– Когда умрешь, любые перемены только к лучшему.
Скрипач хмыкнул.
– Послушай, Скрип. Они свое дело сделали. Теперь наш черед. Наш и Тавор. Кто бы мог подумать, что мы вообще добьемся того, чего уже добились.
– В голову сразу приходит парочка имен.
– С каких это пор, Скрип, их империя перестала требовать от нас самого в нас лучшего? С каких пор?
– Ошибаешься. Она, как и любая другая, такая же растленная и заботится лишь о себе. Полмира с говном сожрала.
– Не совсем. Мир, он куда больше.
Скрипач вздохнул, отнял одну руку от лица и отмахнулся ей от Вала.
– Шел бы ты уже спать, что ли.
Тот поднялся на ноги.
– Не хочешь, чтобы тебе мешали себя самого жалеть?
– Себя самого? – Скрипач поднял голову, покачал ей, взгляд его скользнул мимо Вала туда, где его солдаты наконец-то снова начали укладываться, пытаясь урвать еще хоть сколько-то сна.
– Мы еще не закончили, – сказал Вал. – Ты собираешься обратиться к ним ко всем? Прежде, чем начнется?
– Нет.
– Почему?
– Потому что сейчас их время, отсюда и до самого конца. Пусть они и говорят, Вал. Что до меня, то я лучше послушаю. Как и вон тот бог.
– И что ты рассчитываешь услышать?
– Понятия не имею.
