Сорт подалась вперед, чтобы вмешаться, но Рутан Гудд удержал ее.
Будь у него чуть больше сил, Блистиг сломал бы Добряку нос. Не вышло.
Добряк двинул кулаком Блистигу между ног, тот сдавленно крякнул и завалился на бок.
Добряк хотел было встать, но упал сам. Перекатившись на спину, он зажмурился и пытался отдышаться.
– Все. Оба готовы, – произнес Рутан Гудд.
– Два придурка! – Фарадан Сорт вырвала руку и подошла к горе-драчунам. – Ну и зачем все это? А если бы солдаты увидели?.. Тупицы! Блистиг, если бы нам всем не грозила скорая гибель, я бы сама тебя прикончила. Но нет, подобной милости ты не заслуживаешь. Будешь мучиться до конца вместе со всеми. – Она повернулась к Рабанд. – Капитан, помогите своему Кулаку встать.
Блистиг кое-как перевернулся и сел.
– Она всех нас убила. Просто так, – произнес он, злобно глядя на остальных. – И нет, вам нечего мне возразить. По глазам вижу, что нечего. Она нас убила. Не пытайтесь это отрицать. Хотите убить меня? Хотите довершить ее работу? – Не сразу, но он поднялся на ноги. – Нет уж, позвольте мне умереть достойно. Самому.
– Стоило подумать об этом, прежде чем зарезать Пореса, Кулак Блистиг, – сказал Рутан.
– Может, и так. Однако он соврал мне, а я этого не люблю. – Блистиг ткнул пальцем в Добряка. – Мы с тобой не закончили. До встречи у Худовых врат, старик.
– Трепло, – презрительно бросила Фарадан Сорт.
Они ушли, а Блистиг остался. Судя по его виду, догонять колонну ему придется нескоро. Сканароу пристроилась рядом с Рутаном Гуддом.
– Я так ждала, что мы прикончим его, – тихо произнесла она. – Он же убийца. Порес был даже не вооружен, его нож торчал из тюка с одеждой.
– Да уж, если кто-то и будет встречать Блистига у Худовых врат, так это лейтенант Порес.
Сканароу покачала головой.
– Никогда не верила в возмездие за вратами Смерти. Никто не сидит по ту сторону, взвешивая жизнь на весах.
Она вдруг оступилась и начала падать. Рутан подхватил ее, почувствовал, как она обмякает у него на руках.
– Проклятье. Могу до утра и не дотянуть.
– Нет, Сканароу, я не дам тебе умереть. Слышишь? Не дам.
– Выхода нет, любимый, и ты это знаешь. Не пытайся отрицать, я по глазам вижу.
Рутан промолчал, потому что сказать и правда было нечего.
– Ты ведь забудешь меня? Со временем. Как… как и остальных.
– Не говори так, Сканароу. И даже не думай. Мое… то есть наше… проклятие в том, что мы не забываем. Мы все помним.
С едва заметной улыбкой она высвободилась из его рук.
– Тогда прошу тебя, любимый, постарайся забыть меня. Избавься от всяких воспоминаний, чтобы они не преследовали тебя. Должно быть нетрудно: мы недолго пробыли вместе.
Сколько раз он слышал эти слова. Именно поэтому помнить – зло.
Блистиг оглянулся в направлении, откуда шло войско. Вдалеке, почти над самой землей, был виден свет фонарей. Нахмурившись, он ждал, пока процессия приблизится.
Она нас убила. Когда рассветет и мы не сможем ступить больше ни шага, я подойду к ней и всажу ей нож. Не насмерть, не сразу, нет. Я вспорю ей живот, чтобы желчь начала разъедать ее изнутри. А сам встану над ней, буду смотреть, как она мучается, и эта ночь будет самой сладкой в моей жизни. Ее страдания скрасят мне мою смерть.
Однако и этого будет мало за все, что она с нами сделала. Придется тебе, Добряк, потерпеть у Худовых врат, пока я не закончу с Тавор из Дома Паранов.
Это оказались т’лан имассы с самодельными носилками, на которых лежало замотанное в тряпки тело. Рядом шел морпех, чьи руки были по локоть в крови.
Блистиг прищурился, разглядывая их.
Т’лан имассы прошли мимо. Кулак успел увидеть белое лицо человека на носилках. Он хмыкнул.
Морпех остановился, отдал честь.
– Кулак.
– Порес еще жив? Зачем ему это, лекарь?
Вместо ответа Блистиг увидел перед собой костяшки пальцев. Хрустнула переносица, и он повалился на землю. Кровь заливала лицо, а он лежал, пытаясь прийти в себя.
Лекарь склонился над Блистигом.
– Понимаете, Кулак, – произнес он, потирая руку, – за все дерьмо, которое Поресу пришлось терпеть по вашей милости, мы приняли его в почетные морпехи. За то, что подняли руку на одного из нас, пощады не ждите. Вы поняли? Не ждите.
Лекарь удалился следом за т’лан имассами. Блистиг перевернулся на бок, сплюнул кровь и хохотнул. Да уж, скажи мне, кто твои враги, и я скажу, кто ты.
Мне главное – успеть добраться до нее, а дальше, морпехи, делайте со мной что хотите.
Нескоро он смог подняться на ноги, но, когда принялся догонять колонну, вдруг почувствовал просто нечеловеческий прилив сил. Он шагал широко, целеустремленно, а в голове мантрой звучали три слова. Добраться до нее. Добраться до нее. Добраться…
Хундрилы сворачивали лагерь, но делали это с болезненной медлительностью. Когти будто тянули их к земле, и Бадаль с парой десятков других детей Рутта смотрела, как собирают все, что пригодится в эту последнюю ночь, – все, кроме шатра матери. Та еще оттуда не выходила.
Повитухи и другие женщины уже разошлись; их лица выглядели озабоченными. По прикидкам Бадаль, внутри должны были остаться трое: отец, мать и дитя. Станет ли этот шатер их последним пристанищем?
К Сэддику подошел ребенок-хундрил и всучил ему очередную игрушку – то ли костяную юлу, то ли свисток. Бадаль не разглядела, а Сэддик быстро сунул безделушку в мешок и благодарно улыбнулся. Мешок был новый, большой и тяжелый. Дети-хундрилы приносили игрушки целый день.
Бадаль, наблюдавшей это паломничество, хотелось плакать. Хотелось, чтобы Сэддик тоже заплакал. Она не понимала почему, ведь дети вели себя так от доброты. А еще не понимала, почему воспринимает их лишь как исполнителей некой высшей воли, которую нельзя описать словами. Не по наущению взрослых или родителей. И не из жалости. Разве им не жалко расставаться с игрушками? О, она видела, как слезились у них глаза, когда они вручали Сэддику свои сокровища, как робко они заглядывали ему в лицо, а затем вдруг отворачивались и убегали в объятия друзей. Бадаль смотрела и не понимала, но сердце у нее все равно болело. Как ей хотелось, чтобы Сэддик заплакал; как ей хотелось, чтобы заплакала она.
Бадаль зашептала стихи:
– Змеи плакать не умеют.
Им многое ведомо,
им нужна темнота.
Им многое ведомо,
они чураются света.
Никто не дарит змеям подарков,
никто не дарит в подарок змею.
Им не дают,
но их и не получают.
И все же плакать не умеют
во всем мире только они.
Сэддик посмотрел на нее, и Бадаль поняла, что он услышал. Конечно же, стихи предназначались ему, хотя он, скорее всего, этого еще не понимал. Но человек, что отыщет его, поймет. И, возможно, заплачет там, где мы не смогли. Возможно, он расскажет эту историю так, что все заплачут, потому что у нас не получится.
