– Нам достаточно лишь отойти.
Он кивнул.
Сеток ненадолго отвела взгляд. Правда ли я чувствую в нем предательство? Должна ли я отвергать его намерения, даже если не согласна с его методами? Игра, которую он предлагает… свести двух смертоносных противников… осуществимо ли это?
Нет, Сеток, вопрос не в этом. Вопрос в том, можно ли поступить иначе?
Она снова посмотрела на Танакалиана. Он по-прежнему не отрывал от нее взора, исполненного надежды.
– Тебе хватит хитрости это провернуть?
– Иного пути нет, Дестриант. – Он помолчал, потом решился: – Каждую ночь я молю Волков Зимы, чтобы…
Теперь она отвернулась совсем.
– Твои слова уходят в пустоту, Кованый щит.
– Что?
– Они не понимают тех, кто им поклоняются. – Сеток закрыла глаза. – И никогда не понимали.
Снова один неизвестно где: кругом темнота, нестерпимо давит толща воды, бурные течения грозят сорвать плоть с костей и всюду обломки кораблей, торчащие из ила. Поросшие водорослями амфоры, оловянные и свинцовые слитки, сотни круглых бронзовых щитов. Окованные сундуки стоят раскрыты, вокруг них рассыпаны монеты и драгоценные камни. Недвижные останки морских тварей. И все новые обломки, не переставая, падают сверху.
Брис Беддикт шел, застревая ногами в прогнивших досках, отпихивал с пути кости, вокруг которых взметывался молочный туман из пузырьков. Он знал этот мир. Что это: очередной сон? Полузабытое воспоминание? Или его душа наконец вернулась в то место, которое станет ей домом?
Но сильнее толщи воды давило одиночество, и под таким напором не выдерживали ни плечи, ни ноги, ни воля. В смерти мы одиноки. На последнем пути нас никто не сопровождает. Мы напрягаем глаза, протягиваем руки… Где мы? Неизвестно. Ничего не видать.
Он хотел лишь одного. Того, чего хотели все. Чтобы кто-то взял за руку. Дотянулся сквозь темноту. Поприветствовал, уверил, что одиночество, против которого ты боролся всю жизнь, наконец кончилось.
И что смерть есть самый прекрасный из даров.
Тысячи мудрецов и философов отчаянно цеплялись за горло этой… этой тайны. И либо отшатывались в ужасе, либо самоотверженно кидались ей навстречу. Расскажи, пожалуйста, яви доказательства. Расскажи, что у забвения есть лицо и на этом лице благословенная улыбка узнавания. Неужели мы о многом просим?
И в этом кроется тайный страх, лежащий в основе любой религии. Вера возникает там, где отсутствие веры заставило бы ужаснуться перед бесцельностью жизни, отчаяться от осознания, что надежды бессмысленны, что они падают из рук – и тонут в густом иле, пока от них не остается и следа.
Некий мой знакомец изучал окаменелости. Всю жизнь этому посвятил. Готов был без умолку рассказывать, как собирается разгадать тайны далекого прошлого. Долгие десятилетия эта цель поддерживала его, пока однажды ночью он не покончил с собой. В предсмертной записке он рассказал, к чему на самом деле привели его поиски: «Я наконец раскрыл главную тайну прошлого, и вот она. В истории мира было гораздо больше форм жизни, чем мы можем себе представить. Они жили и умирали, и единственное, что напоминает об их существовании, – окаменелые скелеты, погребенные в земле. В этом-то и кроется ужасная истина. Все бессмысленно. От нас останутся лишь кости. Все бессмысленно».
Нетрудно понять, отчего он наложил на себя руки. Когда понимание дарует бескрайнюю пустоту, единственный выход – погрузиться в черную пучину.
Брис продолжал идти по мучительным воспоминаниям – или по стране грез? – и перед ним возник знакомый образ. Тегол. В его глазах было такое выражение, словно он вот-вот плюнет в лицо всем богам, когда-либо жившим и будущим, а потом пойдет утешаться к угрюмым мендикантам, философам и всклокоченным поэтам.
Будь они все прокляты, Брис. Никому не нужен повод, чтобы отказаться от жизни, и те, кто утверждает иначе, постоянно возникают словно ниоткуда. Сдаваться легко, сражаться труднее. Однажды я читал о смертоносных мечах, что постоянно смеются. Можно ли представить более удачную метафору борьбы?
Конечно, брат, я помню того собирателя костей. Между прочим, у него был выбор: либо отчаяться, либо восхититься. Ты бы как поступил? Вот я, например, глядя на тщету и бесцельность бытия, могу только восхищаться.
Все умирают, брат, тебе ли не знать. Бьюсь об заклад, те создания тоже боялись и тоже устремлялись в темноту, не зная, что ждет их впереди. Почему разумные звери вроде нас должны отличаться? В смерти мы сравнимы с тараканами, крысами и земляными червями. Верить, Брис, не значит тупо повернуться спиной к бездне и притвориться, будто ее нет. Так мы поднимаемся над тараканами, взбираемся на самый верх лестницы. Всего семь ступенек, а какая разница! Восемь? Ну пускай будет восемь. Уж оттуда-то боги наверняка нас увидят, да?
Помнишь другого мудреца, который говорил, что мухи забирают душу из тела? Убьешь муху – убьешь душу. Именно поэтому боги дали им крылья, чтобы они могли подняться к небу. Странная теория, но по-своему логичная, тебе не кажется?.. Так, погоди, о чем это я?
Ах да, точно: где ты, брат?
Лицо Тегола растворилось, и Брис снова остался один. Где я, Тегол? Я… нигде.
Он продолжал идти вслепую, на ощупь, сгибаясь под невыносимым весом, который невозможно было сбросить. И со всех сторон его окружала непроницаемая темнота…
Но что это?.. Свет? Неужели…
В отдалении возник огонек фонаря – мутный и мерцающий.
Кто там? Ты… ты меня видишь?
Рука из темноты. Благословенная улыбка узнавания.
Кто ты? Зачем ты здесь? Чтобы подарить мне откровение?
Незнакомец держал фонарь низко, как будто не нуждался в его свете, но Брис разглядел, что перед ним тисте эдур. Кожаный доспех обтрепался и щупальцами болтался у него за спиной.
Шаг за шагом серокожий воин подходил ближе. Брис ждал.
Наконец воин остановился и поднял голову. В темных глазах вспыхнул внутренний огонь. Он зашевелил губами, словно забыл, как разговаривать.
Брис протянул руку в знак приветствия.
Эдур схватил ее и вдруг навалился всем весом, так что Брис крякнул. Разложившееся лицо оказалось близко-близко.
– Узнаешь меня, друг? – произнес эдур. – Благословишь меня?
Когда Брис распахнул глаза, Араникт уже была готова к тому, какие безысходность и потрясение увидит на его лице. Она крепко обняла возлюбленного и сердцем ощутила, что теряет его.
Он уходит, и я не могу его удержать. Не могу. Брис дрожал в ее объятиях, кожа у него была холодная, почти сырая. И пахнет от него… солью.
Не сразу, но он совладал со своим дыханием, а потом снова заснул. Араникт аккуратно отползла в сторону, поднялась, накинула плащ и вышла из палатки. Еще не рассвело, и в лагере царила кладбищенская тишина. Нефритовые путники над головой рассекли чуть ли не половину неба и казались когтями, занесенными для удара.
