Стронг выглядел мрачным, и мы всю дорогу молчали. Я несколько раз хотела заговорить с ним, но в самый последний момент передумывала. Что-то в его лице пугало меня.
– Спасибо, – тихо сказала я наконец.
– За что?
– За помощь.
Роберт не ответил.
На шоссе он очень быстро разогнался, мне даже страшно стало. Он подрезал другие автомобили, проезжал на красный сигнал светофора. Если дорожная ситуация требовала сбавить скорость, он чересчур резко нажимал на педаль тормоза, и машина дергалась. Я упорно хранила молчание, хотя больше всего хотелось крикнуть: «Остановись! Мы никуда не торопимся!»
Мощный джип быстро домчал нас до университета. Роберт припарковался на стоянке, и мы вышли из машины. Неожиданно Стронг схватил меня за руку и сильно сжал мою ладонь своими горячими пальцами. Я удивленно посмотрела на него:
– Ты чего?
– Всегда верь мне. Просто верь, хорошо? Даже если все свидетельствует против меня, – тихо попросил он.
Я согласно кивнула. Мне был непонятен смысл его слов, но я не стала уточнять. Как ни крути, Роберт Стронг заслуживал доверия, ведь он спас мне жизнь.
Перед университетом толпились студенты. Когда нас заметили, в толпе пронесся едва различимый гул.
– Ты, наверное, уже привык ко всеобщему вниманию? – спросила я Стронга.
– И даже научился получать от этого удовольствие, – насмешливо ответил он.
– Я бы никогда не смогла к этому привыкнуть. Журналисты, поклонники, толпы людей, глазеющих на тебя и твоих близких…
– Человек ко всему привыкает, – философски заключил он, и мы поднялись вверх по лестнице, игнорируя любопытные взгляды собравшихся.
В вестибюле мы расстались. Мне нужно было подняться на пятый этаж в 525-ю аудиторию, Роберт занимался на втором. На прощание он улыбнулся мне мирно и безмятежно – и я сразу успокоилась.
В пятьсот двадцать пятой уже собралась вся наша группа. Заметив, что меня рассматривают с нескрываемым любопытством, я опустила голову и прошмыгнула за стол к Антону. На правах моего единственного приятеля он фамильярно воскликнул:
– Ну, мать, у тебя и рожа!
Я не обиделась, ведь его наблюдение было верным, а на правду, как известно, не обижаются.
– На тебя что, медведь напал? – не унимался Рейер.
– Ага. Лохматый такой, – ответила я, с содроганием вспоминая вчерашнего похитителя.
– И как, понравилось? – приятель явно имел в виду совсем другое. – Весь университет уже обсуждает.
– Обсуждает что? – нахмурилась я.
– Тебя и нашу звезду. Это он тебя сегодня привез?
– Да. У меня сломалась машина.
– А у меня ее вообще нет. Почему же меня он не подбросил? – ехидничал парень.
Я пожала плечами.
– А тебя – подвез, счастливица. Рассказывай. У тебя с ним что?
– Ничего. Он просто очень добрый.
– Уже влюбилась в него? А он? У вас что-нибудь было? – продолжал расспрашивать Антон.
Я не отвечала.
На мое счастье, в аудиторию вошел пожилой профессор – преподаватель лингвистики. Перед тем как превратиться в прилежного ученика и начать конспектировать лекцию, Антон шепнул мне:
– Не вздумай с ним спать. Потом будешь рыдать. У него баб и на родине, и здесь наверняка навалом.
Я промолчала. Антон был прав: Роберт Стронг – звезда мирового уровня, востребованный актер, женский кумир, красавец, миллионер, абсолютно точно не гей, женщины вокруг него так и вьются. Я все это понимала. Единственное, во что я категорически не хотела верить, так это в то, что он может кому-то из них ответить взаимностью. Даже на ночь. Даже на час. Мысль о том, что он может целовать какую-то другую девушку, взорвала мой мозг.
Я тряхнула головой, чтобы отогнать неприятные мысли. Отвлечься, внимательно слушая лекцию, у меня не получилось – уж слишком скучным показалось языкознание в сравнении с познаванием Роберта Стронга.
– Выйду ненадолго. Пить хочется, – шепнула я на ухо Антону и выскользнула из аудитории.
У меня появилась потребность пройтись по гулким коридорам университета, не рискуя нарваться на любопытные взгляды учащихся. Во время лекций мало кто покидал аудитории.
В голове роились разные мысли, сталкивались, конфликтовали между собой, мешали одна другой проявиться до конца. И все же среди этой внутренней чехарды выявился вполне определенный повод, чтобы задуматься. Я вспомнила, что так и не позвонила Алексею Львовичу. А ведь он просил меня об этом!
Я вытащила мобильник, нашла в контактах его номер.
– Алло! – ответил незнакомый мужской голос.
– Здравствуйте! Могу ли я поговорить с господином Рудневым?
– Простите, это невозможно, – сообщили мне.
– Когда мне лучше перезвонить? – настаивала я, чувствуя неладное.
– В этом больше нет необходимости, – сухо и безукоризненно вежливо произнесли в ответ.
– Скажите, а с кем я разговариваю?
– Следователь Черепанов, седьмой отдел, – отрапортовал мужик.
Мне стало дурно. «Какой следователь, седьмой отдел чего? Будто я обязана разбираться в этих отделах и подразделениях! Я об этом вообще ничего не знаю! Хотя ясно одно: если вместо Руднева отвечает следователь, значит, Алексей Львович либо в тюрьме, либо…»
– Представьтесь, пожалуйста, – потребовали на том конце.
Мне захотелось отбить звонок, но я сообразила, что мой номер определился и найти меня будет нетрудно.
– Мила Богданова. Студентка. Я дружу с Алексеем Львовичем.
Мой собеседник промолчал. Я слышала, как он шуршит какими-то бумагами, будто листает книгу или тетрадь. Наконец он отозвался:
– Богданова. Есть такая. Сам хотел вам звонить. Очень удачно все получилось.
– Так как насчет Алексея Львовича? – напомнила я.
– Он убит. Вчера, в пять утра.
– Как? Почему? – заорала я, сразу впадая в истерику. – Был найден у себя в офисе. Тело – отдельно, голова – отдельно. Убийца оказался изощренным садистом. Перед тем как отрубить Рудневу голову, заставил жертву вспороть себе живот ритуальным кинжалом. Покойный увлекался оружием. Мы нашли у него в офисе целую коллекцию – самурайские мечи, сабли, колчаны, кинжалы.
Я задрожала всем телом, отказываясь верить услышанному. Отрубленная голова, взрезанный живот – Алексей Львович мертв! Крупные слезы бурным потокам понеслись по моим оцарапанным щекам. Секунда – и я уже рыдала.
– Мила, Мила! – торопливо заговорил следователь Черепанов. – Не впадайте в панику. Держитесь. У вас с ним были близкие отношения?
– При чем тут это! – завопила я. – Человек погиб! Прекрасный, добрый человек! Это что, не повод плакать?
