– А что, если твоя жизнь будет в опасности? – вдруг прозвучал над моим ухом голос Роберта. – Мне что, просто стоять и смотреть, как тебе причиняют вред?
Я задумалась: «Если меня не станет, как же я смогу любить его?»
– Когда-то я действительно мог наблюдать. Ни во что не вмешиваясь, не принимая ничью сторону. Я хорошо знал, что делаю. Теперь все иначе. Я не могу просто смотреть. Я должен быть рядом. Ты должна жить. Хотя бы для меня.
Я кивнула. Он был чертовски убедительным, этот Роберт Стронг.
Страшные сны начали потихоньку отступать. Я стала чувствовать наступление вечера и то, как комнату окутывает мягкий сумрак. Я могла предвидеть восход солнца, который заполнял пространство мягким розовым сиянием.
Один раз я очнулась ночью и лежала, глядя на блеклые полосы света, которые бросал на шторы уличный фонарь. Вокруг была ватная тишина. Мне хотелось нарушить ее, крикнуть что-нибудь, и я прохрипела:
– Роберт!
Потом снова пришло небытие. Непонятно, сколько это продолжалось. Понимала только, что после утра наступает день, потом – вечер, потом – ночь.
Наконец, однажды открыв глаза, я огляделась. Вокруг была моя комната. Несомненно. Хотя некоторые изменения в ней все-таки были. На всех горизонтальных поверхностях – на трюмо, на подоконнике, на прикроватной тумбочке и даже на полу – стояли всевозможные стеклянные сосуды с цветами: две маминых вазы, стеклянный кувшин, трехлитровая банка, и даже графин с узеньким горлышком – в него ухитрились поставить три белые хризантемы. Я улыбнулась: «И ничуть они не бесчувственные, эти англичане. Вон сколько всего здесь – и белые ромашки, и душистые розы, и тюльпаны, и орхидеи».
– Мама! – позвала я вполне нормальным голосом.
Через минуту моя строгая мать уже стояла в дверях и улыбалась. Ни грамма обиды, раздражения. Ничего из того, что я привыкла видеть обычно. Только радость.
– Мила, привет! Ты как?
– Нормально.
– Что это было?
– Грипп. Сейчас как раз эпидемия.
– А сколько я тут… валялась?
– Две недели. Я даже пару раз хотела «скорую» вызывать, но каждый раз появлялся твой… Роберт и отговаривал меня.
– Роберт? – Я подскочила на кровати. – Так он здесь был? На самом деле?
– Да. Каждый день.
– А мне казалось, я видела его в бреду.
– Бредила ты, конечно, долго. Температура была высокая. Но потом все стало налаживаться. Жар спал, и ты начала дышать спокойно. Даже пару раз говорила со мной.
Я потерла лоб тыльной стороной ладони:
– Не помню.
– Доктор, которого привез Роберт, симпатичный, молодой такой, спортивный, – мать кокетливо поправила волосы, – он сказал, что ты просто не можешь сразу адаптироваться к реальности после стольких дней, проведенных в беспамятстве. Он тебе колол какой-то препарат. Я название забыла. В общем, после этих уколов у тебя температура упала. А то лекарство, что я тебе вначале давала, только все испортило. Смотрю, до приема препарата температура – тридцать восемь и девять, а после, через полчаса, – уже тридцать девять и восемь. Ох, если бы не твой Роберт, я не знаю, что было бы!
Я слабо улыбнулась словосочетанию «твой Роберт».
– А как он узнал, что я, ну, болею?
– В первый же день вечером пришел. Сказал, что не увидел тебя в университете и заволновался. Мила, что у тебя с ним? Почему он так за тебя переживает? Слушай, а он действительно знаменитость? – Похоже, мать с нетерпением ожидала того дня, когда я очнусь, чтобы закидать меня вопросами.
– Все в порядке, мам, – вяло отмахнулась я, – потом.
– Отец твой был, – уже совсем другим тоном сказала она. – Чего хотел?
– Сказал, что вы с ним договорились о том, чтобы встретиться. Он позвонил тебе на мобильник, а ты трубку не берешь. Он позвонил мне, – не без гордости заявила она, – а я ему все рассказала.
– И чего он?
– Ну, приехал. – Глаза матери слегка затуманились.
– И?
– А тут Роберт сидит, у твоей постели. За руку тебя держит. Твой отец сначала очень напрягся. Не знаю почему. Вроде должен понимать – девочке семнадцать, пора уже о мальчиках подумать. Потом, правда, успокоился. Глянул на тебя – и отозвал Роберта в сторону. Они даже выходили. Сидели в машине, разговаривали. Долго, час примерно.
«Вот чудеса! О чем это они разговаривали так долго? Что вообще у них может быть общего?»
Глаза снова начали слипаться. Захотелось спать. Мать тихо вышла из моей комнаты, бесшумно затворив дверь.
На этот раз я не видела никаких кошмаров – просто спала и знала, что проснусь абсолютно здоровой.
Так и случилось.
На следующее утро я бодро спустилась вниз и пошла на кухню. Мать, как обычно, громыхала посудой. На сковороде поджаривалась глазунья с кусочками бекона, источая восхитительный запах.
Я подошла к плите и, поделив яичницу на две равные части, разложила ее по двум тарелкам. Мать умиленно смотрела на меня, и я поняла, что еще никогда не видела такого ее взгляда. Она могла смотреть рассерженно, раздраженно или – о! – обиженно, но умиленно – никогда. Видимо, надо было мне в детстве чаще болеть, а потом выздоравливать.
Я поздоровалась:
– Доброе утро!
Потом добавила:
– Сегодня пойду в университет.
– Какой университет в воскресенье? – всплеснула руками мать. – Да и полежала бы еще.
– Не могу больше. Належалась уже. Чувствую себя прекрасно. А что же мне делать сегодня?
Мать не успела ответить, потому что на крыльце раздались шаги и в дверь постучали. Я открыла, не глянув в глазок. Наша калитка никогда не запиралась, и любой мог беспрепятственно попасть на участок. Входную дверь, конечно же, мы держали закрытой, но чужих не боялись.
На пороге стоял он, мой англичанин, с огромным букетом белых роз в руке.
– С выздоровлением! – улыбнулся Роберт.
Он знал, что я уже выздоровела, так же, как узнал о моей болезни. Возможно, он был необычным человеком, но я больше не боялась. Роберт единственный по-настоящему подходил мне.
Я впустила Стронга в дом и сказала:
– Извини, выгляжу жутко. Да и пахну, наверное, тоже. Я ведь не мылась две недели. И зубы не чистила. Пойду. А вы пока позавтракайте с мамой. Там как раз яичница есть.
Роберт усмехнулся:
– Нормально ты пахнешь. Мне нравится. Оденься тепло, мы отправляемся на прогулку. Тебе нужен свежий воздух.
– Ладно. Как раз сама собиралась, – ответила я, стараясь не запрыгать от радости.
Я пошла к себе и залезла под теплую воду. Мне хотелось как следует отмыться: со скрабом, пенками, увлажняющими масками и прочей женской магией. После душа кожа горела, но мне было очень хорошо. Я почувствовала, как кровь несется по моим венам, очищая измученный долгой болезнью организм от вредных веществ. Я с удовольствием вымыла голову лавандовым шампунем и завернулась в пушистое махровое полотенце.
