Стук в дверь повторился, и я, отложив перо в сторону, потянулся, разминая затекшие от долгого сидения в одной позе плечи.
– Ну кто там ломится такой нерешительный? – я рявкнул, и дверь приоткрылась. В образовавшуюся щель просунулась голова Митьки Кузина, в то время как все остальное тело осталось где-то в коридоре.
– Тут это, адъютант к государю пройти хочет, – сообщила мне Митькина голова, объясняя тем самым, кто же нарушил мой покой.
– А ты что же, не пускаешь его, что ли?
И смех и грех. Он бы еще догадался духовника моего ко мне не допускать. Кстати, весьма даже грамотный и четкий дядька этот мой духовник оказался. Скрываться от него мне долго не удалось, с этим здесь строго, будь ты хоть сам государь-император, епитимию на тебя наложат как нечего делать, и не постесняются еще и на самобичевании настоять. И никуда не денешься, будешь исполнять, потому что с церковью в это время шутить было нельзя, чревато. Вот только когда я разговаривал с отцом Михаилом, мои мысли постоянно скатывались на что-то, связанное с иезуитами. Я никак не мог вспомнить, почему это так важно и каким образом это связано с Долгорукими. Встряхнув головой, чтобы отбросить посторонние мысли, постоянно путающиеся в голове, я строго посмотрел на Митьку, который заерзал и ответил:
– Ну, дык, сам же велел, государь Петр Алексеевич, чтоб никто не тревожил тебя за делами твоими важными, государственными.
– Митька, я тебя выпорю однажды, – я мог только глаза закатывать. – Зови сюда Юрия Никитича и не вздумай снова преграждать ему дорогу. Он мой адъ-ю-тант, – произнес я по слогам. – Понимаешь? – Митька закивал, но понятно было каждому, кто нас сейчас видел, не выполнит он мое повеление, так и будет на страже стоять. Силой-то он не был обделен, да и любимая кочерга у него завсегда под рукой находилась, я лично видел, как он ее за спиной прячет.
Репнин, я узнал тихонько у Остермана, что его можно звать просто Репнин, а не Репнин-Оболенский, оттолкнул слишком старательного лакея и наконец-то смог пройти ко мне в кабинет.
– Ежели сделали меня своим адъютантом, государь Петр Алексеевич, то, может, уже дозволите при вас находиться? А то я прямо насильником себя ощущаю, словно к красной девке прорваться в светлицу пытаюсь, а не к государю своему, чтобы службу ему служить.
Надо же, обидчивый какой, я не удержался и хмыкнул, слушая его возмущение. Репнин нахмурился, но промолчал. Тоже правильно, не дорос он еще, чтоб царю перечить.
– Проходи и садись, Юрий Никитич, – я махнул рукой на стул, стоящий перед столом, за которым я так полюбил сидеть в последнее время.
Репнин сел, раздраженно передернув плечами.
– Вот смотрю я на тебя, Юрий Никитич, и спрашиваю себя: а не ошибся ли я, приблизив тебя к себе, или все то, что я слышал о славных воях Вятского пехотного – всего лишь сказочки для детей неразумных?
– О чем ты говоришь таком, государь?
Ну да, я разрешил ему по-старому ко мне обращаться, мне так удобнее и комфортнее, но разрешая это, я даже не подозревал, что настолько увеличу его веру в себя и собственные силы, а также укреплю среди окружающих меня очень немногочисленных людей уверенность в моей ненависти к реформам, проведенных дедом.
– Да о том, что не смог ты простого мальчишку пройти, дабы службу свою служить. Или не хотел? А так, стоит дворовый у дверей, и пущай стоит, так даже лучше, мороки меньше, не так ли ты думал, а, Юрий Никитич.
– Да как ты, государь, мог так обо мне подумать? – он вскочил на ноги, а его лицо так покраснело, что я даже испугался, не хватит ли его удар.
– Да вот как-то так смог, – я пристально смотрел на своего временного адъютанта. – Или не прав я? Так развей мои затруднения.
– Не стоял я, как щенок потерявшийся, возле дверей. Как только подошел, так сразу и начал к тебе рваться, да только холоп твой чутка туповатый, а силу применять… Это же тебя не уважать, государь.
Я внимательно смотрел на его лицо. Он не конфузился и не выглядел виноватым, наоборот, сверкал глазами, горящими от незаслуженной обиды.
– Верю, Юрий Никитич. Ты уж не серчай, но за здоровье Андрея Ивановича мне боязно что-то, вот и срываюсь на всех. Ты садись, в ногах правды нет. Какие вести мне принес?
– Дюк де Лириа, государь Петр Алексеевич, нижайше просит тебя принять его. Он здесь оказался неподалеку и решил засвидетельствовать тебе свое почтение.
– Эм. – Я попытался представить, каким образом де Лириа мог оказаться возле Царского Села случайно, но ничего умного мне в голову так и не пришло. – Это ж надо было так блукануть посланнику, прямо жалко его отчего-то стало. И где он мерзнет, горемычный?
– В деревеньке неподалеку. А просьбу свою с нарочным прислал, – полковник наконец-то немного успокоился и сел, сложив руки на коленях. – Так что отвечать паписту этому пронырливому?
– А давай примем его, – я задумчиво разглядывал исчерканную табель о рангах. – Послушаем, может, что интересное расскажет нам де Лириа. Кстати, он один заплутал или кто составил ему компанию?
– Аббат Жюбе, прости господи, – Репнин размашисто перекрестился, – вместе с ним ошивается.
– А это не тот аббат, который жаждет объединения нашей православной церкви с католической, мечтает создать российскую унию с собой во главе, в качестве епископа? – я рассеянно посмотрел на сидящего напротив меня адъютанта. Вот они моменты, когда начинаешь очень сильно жалеть, что плохо изучал историю.
– Я не знаю, государь, – Репнин заметно растерялся. – Неужто взаправду это?
– То, что несколько господ иноземных хотят создать унию – правда, – я перевел взгляд на табель о рангах. Зачем я во все это лезу? Сложно что-то пытаться изобразить в области, в которой я вообще ничего не смыслю. – Но кто конкретно пытается, не знаю. Слишком плохо у нас, Юрий Никитич, шпионство развито. Упустил дед из вида такое весьма полезное дело, как шпионство. Нам бы вон у де Лириа поучиться, а не бороды на колодах рубить. Может, и не гадали бы тепереча, кто из иноземцев гнусь такую супротив церкви нашей задумал.
– Да как же так, государь Петр Алексеевич, быть того не может, – Репнин нахмурился, между его широкими бровями залегла глубокая складка. – Жаждать захвата землицы, контрибуций, да даже девок в полон – это я понимаю, но посягать на святое? Кем надо быть, чтобы задумать такое?
– Иезуитом, – я потер глаза, чтобы прогнать внезапно навалившуюся дремоту. – Нужно всего лишь быть иезуитом. Хотя аббат Жюбе вроде не иезуит, но я плохо во всех их орденах разбираюсь. Это дело священного Синода ересь эту от наших границ отгонять.
– И то верно, не дело воям соваться туда, где попы должны оборону держать. – У меня создалось впечатление, что он пытается таким вот незамысловатым образом сам себя поддержать. – А вот то, что ты говорил, государь, о шпионах, это действительно очень даже пользительно могло бы оказаться. А что говорит Ушаков Андрей Иванович? Разве ж его Тайная канцелярия не для того была создана, чтобы шпионить и крамолу разную выявлять? Тогда для чего ее распустили?
