Я молча поднялся, и мне тут же какой-то дьячок подставил мягкое и очень удобное кресло. Сев в него, я с искренней тревогой начал рассматривать Феофана. Ну что я могу сказать – большой мужчина. Густая черная борода только подчеркивала бледность лица, тени под глазами. Кожа на щеках висела сероватыми складками – видимо, он сильно похудел за последнее время.
– Что произошло? – спросил я, наткнувшись на внимательный взгляд лихорадочно блестевших черных глаз.
– Почувствовал себя нехорошо: полилось из меня со всех сторон, прости господи, – начал говорить Феофан. – Рези в животе были такие, что поневоле подумал я, будто в ад угодил за грехи свои тяжкие и черти в меня толченое железо начали запихивать. Царевна Елизавета Петровна в тот момент неподалеку была, перепугалась она, Лестока сразу кликнула. Медикус и сказал, что яд то был. Хотел он мне желудок мыть, но не позволил я.
– Почему же? – я нахмурился.
– На все воля божья, и коли суждено мне было так отойти, значит, Отцом нашим так велено.
Хотел я было ответить ему довольно резко, но вовремя опомнился. Несмотря на свое вольнодумство, Феофан прежде всего священник, значит, в своем праве.
– На кого думаешь, отче? – все еще хмурясь, спросил я.
– Считай, что ни на кого, – строго ответил Феофан. – Бог им судья.
– Но…
– Не произошло злодеяние, на поправку я пошел, а тебя увидел, так и вовсе воспарил, даже глазам сперва не поверил, думал, бред горячечный, не слишком ты ко мне благоволил, государь. Дальше разбираться священный Синод будет. Наше это дело, внутреннее. Светским там нечего делать.
– А как же тот факт, что именно я являюсь главой церкви? – поддел я Феофана.
– Когда расследование произойдет, судить супостатов тебе придется, – он кивнул и на мгновение прикрыл глаза. Видно было, что плохо ему.
– Ежели худо тебе, могу оставить, чтобы отдохнул, – я немного подался вперед.
– Не надо, – он тут же открыл глаза и снова посмотрел на меня. – Побудь рядом, коли дела позволяют.
– Что ж, ежели не помешаю, то побуду, но, если обижу чем, не обессудь, – я поставил локти на колени и положил подбородок на скрещенные руки.
– И чем же обидеть ты меня сумеешь? – Феофан слабо улыбнулся.
– Тем, что велю помириться и побрататься с Феофилактом Лопатинским. – Он вздрогнул, а глаза его сверкнули. – Да-да, ты не ослышался, именно что с Феофилактом.
– За что мне такое наказание?
– За грехи тяжкие, не забыл? – я откинулся в кресле. – После того как окрепнешь, приедешь в Лефортово. Туда же Феофилакт будет доставлен. Коли я глава православной церкви, то я и буду правила устанавливать. И не по душе мне, что два умных, думающих впереди времени своего, хоть и принявшие сан, человека ведут себя, как ослы. Я читал твои ранние работы – они на грани гениальности. А сейчас что? Хочешь церковь объединить с протестантской – не бывать этому. Али ты не знаешь, что протестанты превыше души земные блага ставят? Феофилакта же, наоборот, к Риму потянуло. А про веселую семейку Борджиа все уже позабыли? Нет уж. Или вы придете к единому мнению и положите мне на стол проекты школ, как их следует создавать, где, чему учить в первую очередь, кто будет учить, дабы мракобесие и суеверие на Руси-матушке искоренить, как о том Феофилакт мечтает, или же потребую я, как глава ваш, чтобы постриг вы оба совершили и удалились от земных дел.
– Государь, – Феофан вытаращил глаза. – Что ты такое говоришь?
– То, что считаю правильным. Развели тут хрен пойми что, прости Господи, что вслух подумал. – И я как-то незаметно ставшим привычным жестом осенил себя крестным знамением. – Дед мой Петр Алексеевич правильно сделал, что патриархат упразднил, вот только я далее пойду. Священный Синод под крыло Тайной канцелярии уходит. Потому как даже священники вполне светскими проступками себя марают. А уж ежели Андрей Иванович или кто из его птенцов докажет, что в преступлении нет ничего земного, а только ересь, то тогда и вы поработаете. Но, подозреваю я, нечасто это будет. Да и забот у Синода выше крыши скоро появится, потому как школы полностью на вас будут лежать, на ваших широких плечах. Про то, чему детишек учить будете, мне прежде на подпись подавать. Всего это касается, даже уроков богослужения. Особенно уроков богослужения. Незачем неокрепшие умы вашей ересью смущать.
– Государь, – Феофан схватился за грудь. Как бы у него инфаркт вдобавок к отравлению не произошел.
– И еще. Князь Куракин Александр Борисович имеет проект шпиталь для увечных и убогих офицеров строить. Вот и родился у меня вопрос, как так случилось, что священный Синод даже не подумал про то, чтобы нечто подобное сотворить, и лишь лаются промежду собой, а князь Куракин уже даже проект имеет? С церковью на территории шпиталя? Синод поможет ему в этом истинно богоугодном деле, и впредь будет помогать, а потом расширит богадельни, на всю Российскую империю их перенесет, дабы меньше людишек от хворей разных погибало, а уж с преступностью, вон, Ушаков разберется, да вами лично назначенные следователи из духовенства. Я уже и несколько рот солдат ему в помощь выделил. Но ты выздоравливай, владыко, как только здоровье позволит, тогда мы втроем в Лефортовом дворце удобно расположимся и все-все вопросы обговорим, потому как долго вам гостить у меня придется. И чтобы ты не переживал, я здесь роту преображенцев оставляю, дабы никакой супостат более не смог к тебе проникнуть. Они же и сопроводят тебя ко мне, чтобы я сумел первым порадоваться твоему доброму здравию.
С этими словами я встал, отвесил лежащему Феофану земной поклон и направился к выходу. Когда перепуганный дьячок уже открывал передо мной дверь, я обернулся к больному.
– И еще, отче, еще древние поговаривали, что на Бога-то надеяться надо, да только самому никак нельзя руки опускать. Нас людишек много, а Господь-то один, куда ему за каждым усмотреть? Так что зря от Лестока отказался, ой зря. И окна открой, Господь нам не просто так солнце и небо дал, и ветер, что свежесть несет, чтобы мы от них прятались, суеверием каким-то от этого несет.
И я вышел, оставив Феофана переваривать то, что только что произошло. Ну так сам дурак, на кой черт он наделил императоров Российских такой властью над всем духовенством? В будущем хитрые святоши это поймут и начнут воспитывать отроков царских таким образом, чтобы мысль о том, что именно император несет на себе бремя всей церкви, даже не проскальзывала в их головы. Но вот у меня таких проблем не было, и я сразу же ухватился за эту формулировку. Я вцепился в нее с силой бультерьера и не собирался выпускать из рук подобный рычаг давления. Коронация моя состоялась, я помазанник божий, так что Синоду придется утереться и смириться, потому что инквизиции, а тем более чего-то вроде Варфоломеевской ночи я, пока жив, точно не допущу.
За дверью меня ждал Ушаков.
– Как все прошло? – спросил он меня сразу же, как только дверь за моей спиной закрылась.
– Как мы и предполагали, – я посмотрел на его довольное лицо. – Как и договаривались, одну роту преображенцев под командованием Мельгунова здесь оставляю. Можешь начинать расследование и дознание. Трубецкого пока с собой забираю, дабы начал людей подбирать посмышлёней. Устал я что-то, Андрей Иванович, поеду, отдохну немного. Завтра поутру жду с докладом.
