– Петрушенька, я как услышала, что ты вернулся, то сразу же решила навестить тебя и по-родственному, и по-дружески. Да предупредить.
– О чем предупредить? – я наклонил голову. В последнее время начал замечать, что этот жест становится едва ли не навязчивым. А еще мне до смерти надоел парик. Голова под ним постоянно потела, свои волосы выглядели тусклыми, сколько я их ни мыл, да еще и кожа на голове стала в последнее время шелушиться. И я решил наплевать на мнение света, иноземцев и кого угодно, кому данная тема была интересна, и с завтрашнего дня отказаться от ношения этого сомнительного украшения.
– Ходят слухи, что ты чуть ли не похитил их святейшеств: Феофана и Феофилакта и удерживаешь их едва ли не силой, – Елизавета понизила голос и наклонилась еще ниже.
– Пра-а-а-вда? – протянул я, почесав нос. – И кто это так много интересного про меня говорит?
– Да болтают люди всякое, – Лизка тут же дала задний ход. – То тут слушок, то там шепоток. Ты же давненько в свет не выходил…
– Поправь меня, Лизонька, если я ошибаюсь, – я прищурился. – Вместо того, чтобы положенный траур соблюдать, объявленный мною по великой княжне, кто-то где-то едва ли не ассамблеи устраивает, утехам различным предается, да еще и болтает всякое?
– Ну что ты, Господь с тобой, конечно же нет, – Лиза всплеснула руками. – Просто собираемся на литературные вечера, читаем вслух, а кто умеет, тот стихи складывает и декламирует. Наташенька так любила читать, упокой Господь ее душу безгрешную. – И мы вместе очень синхронно перекрестились. Этот жест отработан у всех так, что идет на автомате, я даже не осознаю, как креститься начинаю.
– А вот это еще интересней, потому что я всегда думал, что чтение книг – это не то, что может привлечь, ну, к примеру, тебя, – я широко улыбнулся, глядя, как она сдвинула брови. – Ну да ладно, читаете, и то хорошо, даже если в кругу опоры трона Российского начали вслух читать сеньора Боккаччо, да еще и при девицах. Но вот то, что болтают обо мне без меры – вот это плохо. Их святейшества гостят в этом дворце совершенно по своей доброй воле и думают, как выполнить мое повеление – организовать школы, в которых крестьянских детей будут грамоте обучать, да богадельни, дабы помощь больным и увеченным давать. Сие есть дела богоугодные и честные.
– Ну, раз так… – на этот раз голос ее звучал не слишком убедительно. – И кто же натолкнул тебя на мысль такую благочестивую?
– Так ведь князь Куракин, который пришел меня навестить в горе моем да мошной начал трясти, говорить, что на все деньги батюшки своего покойного желает шпиталь построить для увеченных и обездоленных офицеров, здоровье служению России-матушки положивших, – я снова слегка наклонил голову. – Вот бы кто об этом его порыве на ваших этих вечерах поведал. Не оскудела ведь Русь на благочестивых людей. Может, кто и поспособствует и князю, и их святейшествам, – я вздохнул. – Вот только сдается мне, что не только о моем здоровье печалясь, появилась ты здесь, Лизонька.
– Нет, Петруша, не только. Еще спросить тебя хотела, а Бутурлин и братья Шуваловы разве не вернулись с тобой?
– Нет, – я пристально смотрел на нее, отслеживая каждое изменение на красивом выразительном лице. – Я их с Минихом отослал в Санкт-Петербург. Христофору Антоновичу людишки потребовались, дабы помогать ему в его нелегком деле строительства величайшего города в мире. Да еще и корпус кадетский организовывать нужно, отроков воинскому искусству с малых лет учить.
– Но… Это ведь мои люди, приставленные в мою свиту…
– Что-о-о? – я привстал, гневно глядя на отпрянувшую Елизавету. – Уж не хочешь ли ты мне сказать, разлюбезная моя тетушка, что ставишь свои хотелки превыше дел государственных?
– Ну что ты, что ты, конечно же нет, – она замотала головой. Правильно, ты пока никто и звать тебя Лизка. И даже Верховный тайный совет на тебя не поставит в случае моей кончины. За Бутурлина переживаешь? Не переживай, не отправлю я его в Тмутаракань, нужен он мне больно.
– Вот и славно, – я снова сел в кресло, думая, как бы мне половчее от нее отделаться.
Словно прочитав мои мысли, на помощь пришел Репнин. Аккуратно открыв дверь, он вошел в кабинет и, очень старательно не обращая внимания на Елизавету, подошел ко мне, обогнув стол. Наклонившись, он прошептал так, что слышать его смог только я.
– Государь, тут притащили гвардейцы трех офицеров на твой суд, просто не знали, что с ними делать.
– Не понял, – я удивленно посмотрел на Репнина. – Как это гвардейцы офицеров притащили? Какие гвардейцы и зачем притащили?
– Преображенцы своих офицеров. Они просто не знали, что делать, и решили вот так поступить, хотя и ожидают, что придешь ты в ярость и батога им выпишешь, ежели не более того.
– Так, я снова не понял, – поднявшись, я кивнул Елизавете. – Простить меня прошу, Лизонька, но дела государственные не позволяют мне задержаться и поболее подле тебя побыть.
Елизавета кусала губы, и видно было, что готова она на многое пойти, лишь бы выяснить, что произошло и отчего такой кипеж. Ничего, дорогая моя, перетопчешься. Я же, дай бог, этот год переживу и замуж тебя тотчас же выдам.
Быстрым шагом выйдя из кабинета, я оставил дверь открытой, чтобы уберечь Елизавету от соблазна порыться в моих бумагах.
Уже в коридоре я обернулся к Репнину.
– Что произошло?
– Как я понял из сбивчивой речи подпоручика Юдина, Иван Алексеевич Долгорукий пришел в гости в Никите Юрьевичу Трубецкому в сопровождении Степана Лопухина. Разгорелась ссора, в пылу которой Иван Алексеевич принялся душить Никиту Юрьевича и даже попытался вытолкнуть того в окно. Но Никита Юрьевич на этот раз терпеть не стал и сунул Ивану Алексеевичу кулак в рыло, сломав тому нос. Слов было сказано много, и все они шли вразрез с императорскими указами. Степан Лопухин безуспешно пытался разнять драчунов, но у него не получалось. Тогда он в отчаянье крикнул Юдина и троих гвардейцев, кои в дом Трубецкого пришли по приказу последнего. Видя, что скоро дело дойдет до смертоубийства, подпоручик вспомнил неприятность, случившуюся в Царском Селе, и как их всех допрашивал Ушаков Андрей Иванович. Опыт данный ему дюже не понравился, и повторять его никакого желания у подпоручика не было. Он предпочел попасть под твой гнев, государь, нежели под ласковый взгляд Андрея Ивановича. Не разбираясь более, гвардейцы во главе с подпоручиком скрутили всех троих и привезли сюда. Я не знал, куда их определить, поэтому определил в малую гостиную под присмотром преображенцев, которые их привезли, и поспешил доложить тебе, Петр Алексеевич.
Я даже не заметил, как мы остановились. Стоя посреди коридора, я слушал Репнина, приоткрыв рот, и не знал, как на данный рассказ реагировать. Единственные слова, которые я сумел из себя выдавить, были:
– Вот этого я точно не ожидал.
После этого поспешил к малой гостиной, чтобы увидеть все своими глазами.
Глава 11
Я остановился в дверях малой гостиной и принялся осматривать расположившихся там виновников произошедшего переполоха. Иван Долгорукий сидел возле стола, периодически запрокидывая голову, пытаясь остановить кровь, которая текла из его свороченного на сторону носа прямо на белоснежное жабо из тончайшего кружева. При этом он негромко ругался, перемежая русскую брань с какой-то иноземной, в которой я с трудом узнал польскую речь. Ах, ну да, он же в Варшаве жил долгое время. Напротив него, но в некотором отдалении расположился Трубецкой, прижимающий к лицу смятый в комок платок, который весь уже был в бурых пятнах и, похоже, со своей задачей, заключающейся в остановке крови, текущей из рассеченной брови, он явно не справлялся. Третий участник безобразной драки, которую пришлось преображенцам разнимать, сидел в стороне на низком диванчике и бросал злобные взгляды на обоих зачинщиков. Я с некоторым злорадством, которого сам от себя не ожидал, увидел, что досталось ему как бы не поболее, чем Трубецкому и Долгорукову, вместе взятым. А вот надо было вообще не допускать этой драки, тогда и по морде не получил бы. Степан Лопухин не был мне знаком, но тут сработал метод исключения для вычисления представителя этого весьма непростого семейства. Три гвардейца и один молоденький подпоручик, наверное, это и есть подпоручик Юдин, знать бы еще, как его зовут, рассредоточились между участниками конфликта, тем самый пресекая малейшие попытки снова начать выяснять отношения. Надо сказать, пресекали мягко, все-таки на собственных офицеров руки подняли, а это уже серьезное преступление, и мне с ним еще разбираться придется. Хотя я так и видел у них в руках резиновые дубинки, и с оттяжкой… Эх, мечты-мечты. Мне бы каучук по дороге из Америк перехватить, а уж «случайно» провести вулканизацию, путем бросания в нагретый каучук серы, я бы сумел. Как бы мне Кондамина к себе заманить? Может, шантаж? Ну а что, рассказать через хорошо подготовленного шпиона, естественно, что нам известны его шалости с правительственной лотереей, которые очень скоро он совершит на пару с Вольтером…
