Сегодня мне удалось настроить приемную часть на собственно прием сигнала и отображение этого сигнала на бумаге. Посмотрев на пару точек и тире, которые получились размазанными, но получились же, я потянулся и решил, что пока хватит. Можно продолжить завтра, тем более дел пока даже в мануфактуре не намечалось. Затишье становилось гнетущим, и меня это слегка напрягало.
Стремительно приближался мой день рождения, который вроде являлся чуть ли не праздником для всей страны. Праздновать я его не слишком хотел, к тому же понятия не имел, как это сделать достойно.
Решив, что пора бы уже обдумать данное мероприятие, подключив к нему Елизавету, она знает толк в празднествах и развлечениях, я вышел из мастерской, накрепко запер дверь, ключ от которой сейчас только у меня хранился, и направился в свои комнаты, чтобы умыться и переодеться, потому что я был сейчас похож на пыльную, грязную свинью, но никак не на государя-императора.
– Чем ты там постоянно занимаешься, государь? – Репнин поднялся из кресла, в котором просиживал все то время, пока я оставался в мастерской. Это уже был своеобразный ритуал, и сейчас он даже брал с собой или книгу, или бумаги, которые не успел разобрать, включая дипломатическую почту, чтобы как-то убить время ожидания. Постепенно рядом с креслом появился стол, прямо в коридоре, и писчие принадлежности.
– Разбираю наследие деда моего Петра Великого. Много там всего, что не понятно мне, вот и пытаюсь понять и разобраться. Может, что найдет применение?
– Как та линейка, кою ты вытянул месяц назад?
– Ну да, полезная же вещь, как оказалось. – Я, если честно, слегка переработал штангенциркуль Петра. Отрегулировал шаг, добавил вторую шкалу, добавил паз для глубинометра, ну и сам глубинометр. Да потом еще отнес к кузнецу, приказав выковать в металле максимально точно. Получился почти современный прибор, так что, может быть, я уже увековечил деда в веках, как неплохого изобретателя. – Бернулли был в восторге, когда ему принесли сей прибор. Он прислал ответ, что это переделанный нониус, только чрезвычайно точный и простой в применении.
Он спрашивал меня еще и про дальнейшую судьбу Академии наук, но для того, чтобы что-то решить, нужно быть на месте, из Москвы плохо видно, что там происходит. Насколько я знаю, массовый падеж ученых произойдет в 1731 году, вот это я точно знал, так что времени у меня немного, но есть, чтобы поправить то, что в моей истории поправить было практически невозможно.
– Лорд Уорд спрашивает, почему мы притормозили отгрузку парусины и пеньки в Англию?
– А кто он такой, чтобы у меня что-то спрашивать? У нас что, с Англией договор заключен? – я хмыкнул. Похоже, что англичане сами себя переиграли, поставив в весьма неприятную позицию. И самое смешное заключалось в том, что Верховный тайный совет в мои игрища с экспортом, как и в игры с мануфактурами, практически не вмешивался, видимо, считая это дело не слишком важным и, возможно, не слишком выгодным.
– Не упомню такого, – дипломатично ответил Репнин.
– Вот и я не упомню. – Письмо-обращение английского купечества я сжег от греха подальше. Нечего таким бумагам в свободном доступе валяться. В умелых руках ими и воспользоваться можно. – Такой договор может быть заключен только на государственном уровне, потому что я не помню, чтобы отменял государственную монополию на эти товары. А как можно заключить подобный договор, ежели Англия не признает сиволапую Россию империей? А ведь Россия и есть империя, что бы они себе ни думали. И к тому же английская корона первая убрала отсюда своего посла. Да, получается, что никак мы не могли с англичанами договора заключать, – я развел руками. – Значит, наши товары Георгу Второму не нужны, ну а мы потомки скифов, мы гордые, навязываться не будем, тем более что испанцы очень охотно у нас парусину скупают. Они же из нее не только паруса шьют, но и штаны, и подвязывают эти портки нашей пенькой, потому и на нее спрос огромный. Так что мы, во-первых, воспользуемся их примером, насчет пошива одежды, правда не из чистой парусины, да и пеньку тратить на ремни не будем, но это не столь уж важно, и это наши внутренние проблемы, а во-вторых, у меня договор на ограниченные партии по строго установленным ценам. А ложка-то к обеду дорога, вот испанцы и вошли во вкус, требуют еще, а это еще совсем по другим ценам пойдет. А в итоге или они нам еще деньжат на «безвозмездную помощь в становлении Российского флота» пришлют, на которые мы дополнительные корабли заложим да верфи расширим, или будут покупать товары втридорога, а я тебя уверяю, Юрий Никитич, на что-нибудь они точно согласятся.
– Кстати, а как ты, государь, относишься к тому, что некие послы притащили портретики двух ангелочков? – Репнин не удержался и хохотнул.
– Я честно умилился и даже выразил полнейший восторг, – мне стоило больших усилий, чтобы не закатить глаза. – София Августа Фредерика Ангальт-Цербстская и Мария Луиза Габриэлла Савойская. Чудные девочки, просто чудные, вот только есть в них один маленький недостаток – они только что родились, и я не могу оценить их по достоинству. Да еще я понятия не имею, что мне пытались продемонстрировать послы, буквально под нос подсовывая миниатюры.
– Будущих невест?
– Господь с тобой, пока они вырастут, я могу уже несколько раз жениться. К тому же у меня есть некие предубеждения по поводу Софии Августы, да, очень большие предубеждения.
– Государь Петр Алексеевич, – из-за угла выскочил растрепанный Шереметев. – Не погуби, умоляю, позволь отъехать в Горенки к Долгоруким…
– Кх-м, вот твое приглашение, государь, только сегодня пришло, не успел еще передать, – в моих руках тотчас появился лист с завитушками и вензелями.
– Спокойно, Петя, что произошло? – Я пробежался глазами по письму, в котором меня всячески приглашали и даже обязались организовать празднества моего дня рождения.
– Ванька Долгорукий совсем стыд всякий потерял, вокруг Натахи так и вьется, на сватовство ее пригласили в Горенки, а тетка, курва старая, согласилась. Радость-то какая, сам князь Долгорукий сватается. Так ведь и от беды недалеко. Не погуби чести ни моей, ни девчонки неразумной.
Я тупо смотрел на письмо-приглашение. Как же так-то? Я так старательно избегал этих проклятых Горенок, но все было зря. Судьба просто бросала меня в эти жернова, и не было никакой возможности спрятаться. Отказаться ехать – предать доверие Петра Шереметева, одного из очень немногих по-настоящему преданных мне людей. А их у меня и так по пальцам одной руки сосчитать можно. Сжав кулак, в котором смялось проклятое письмо, я повернулся к Репнину.
– Ну что же, поедем. Уважим Алексея Григорьевича, раз он так настойчиво меня просит.
Глава 15
В Горенки я поехал в сопровождении двух рот Вятского пехотного, Репнина-Оболенского, Шереметева, Митьки и подпоручика Юдина, уже приступившего к новым обязанностям, хотя никто еще толком не понимал, в чем они состоят. Вот как только я телеграф доведу до ума, то сразу же определимся с обязанностями, потому что на телеграфе должны сидеть только самые преданные люди. Ведь они первыми будут принимать и расшифровывать телеграммы, а это просто огромное преимущество. Еще я взял с собой Бидлоо, просто так, на всякий случай, к его откровенному недовольству, но ослушаться прямого приказа Николай Ламбертович не посмел, ворча собрал свой докторский чемоданчик и взял с собой несколько сменных комплектов белья да пару камзолов – мы планировали провести в поместье Долгоруковых не менее пары недель.
