– Ты говоришь страшные вещи, государь.
– А ты словно всю жизнь в келье прожила. Очнись, здесь и сейчас даже моя жизнь не стоит цены камзола, что на мне надет, а твоя жизнь и подавно. Кому ты нужна, брюхатая, кроме своего графенка. Мы живы, пока играем по их правилам, и это, к сожалению, факт.
– Моего графенка зовут Леон, – в голосе Катерины прозвучала злость. Ну что же, значит, не дура, с остальным согласна.
– Ребенок-то хоть Леона? – Я услышал, как у нее заскрипели зубы, еще чуть-чуть и кинется, еще глаза выцарапает, кошка драная. – Так, теперь по существу. Он женится на тебе?
– А зачем, по-твоему, я сбежать сегодня хотела?
Мы отбросили условности. Два заговорщика, стремящихся вырвать свои жизни из чужих рук.
– Не знаю, – я пожал плечами, хотя в темноте она все равно бы этого не увидела. – Может быть, с любимым и в грехе жизнь мила?
– Как у тебя язык еще не отсох такие гадости все время говорить?
– Он у меня натренирован. Так что с браком? Как разницу в вероисповедании преодолевать собирались?
– Никак, – она шевельнулась. Присмотревшись, я увидел, что она закрыла лицо руками. От этого ее голос звучал глуше, но от ее слов у меня волосы на затылке зашевелились. – Когда я жила в Варшаве, то вместе с тетей тайно приняла католичество.
Если она говорит правду… Каким образом ее замуж за меня отдавать хотели? Ну сейчас понятно, почему, столько лет живя в монастыре, Екатерина Долгорукая так и не приняла постриг. Охренеть не встать.
– Ты хоть понимаешь, что если бы звезды по-другому сложились и нас принудили бы жениться, то этот брак считался бы недействительным, а родись у нас дети, они были бы байстрюками?! – У меня просто руки чесались схватить ее за плечи и встряхнуть несколько раз. И я ее умной считал? Идиотка. Так, стоп. – Ты что, серьезно думаешь, что Алексей Григорьевич совсем блаженный и не замечал, что его дочка в церковь не ходит, на иконы поклоны не бьет, не причащается, не исповедуется… – Я все-таки схватил ее за плечи и тряхнул, но не так, чтобы зубы клацнули, а чтобы слегка голова мотанулась. – Как он хотел разницу верования разрешить? С обручением понятно, еще дед мой Петр Алексеевич отменил это таинство, приравняв к венчанию, но само венчание? – Я отпустил Катьку и схватился за голову, сжав ее руками. – У меня сейчас голова лопнет, – пожаловался я вслух. – Или он действительно не знал? Намеки видел, но не думал, что дело так далеко зайдет? А зять – католик?
– Он все время пытался уговорить Леона в православную веру креститься.
Я повернулся к Катерине, с трудом различая, что она сидит, склонив голову.
– А он начал торговаться? Или ты ему шепнула, чтобы не суетился, все будет в лучшем виде?
Она кивнула, но я так и не понял, к чему это относится.
– Что же нам делать? – Так, спокойно, если ты ее сейчас убьешь, это ничего не изменит, у Долгоруких Анька на замену есть, и стоит ей понести – все, отбегался Петрушка.
– На что ты готова пойти, что со своим Леоном обвенчаться и мне помочь? – я пристально смотрел туда, где в темноте белело ее лицо и растрепанные белокурые волосы.
– На всё. Я на всё пойду, – с жаром выдохнула Катерина.
– И отца с дядькой предать сможешь? – я нагнулся к ней так, чтобы никакие чужие уши случайно не услышали нас.
На этот раз она молчала долго. Я уже думал, что она не ответит, но услышал вздох, и Катерина прошептала куда-то мне в шею:
– Только отца и дядьку? Иван, Анна, все остальные, не пострадают?
– Нет, только отца и дядьку, – твердо уверил я ее. Без этих двоих остальные в общем-то никто и звать их просто Долгорукие. Но раз торгуется, значит, еще не совсем совесть потеряла.
– Только если слово дашь, что не будешь в смерти их повинен.
– Не могу. Если их к ссылке приговорят и они по соседству с Александром Данилычем откинутся, то я все же буду виновен в их смертях, – я покачал головой.
– Нет, я не об этом. Пообещай, что не приговоришь их к казни.
Я задумался. Вообще-то мыслишка о том, чтобы раз и навсегда выжечь эту заразу, не раз и не два посещала меня, но нужно было что-то решать, а без ее помощи мне все же не обойтись.
– Обещаю. Какой бы приговор им ни вынесли, казнить я их не буду, клянусь, – торжественно произнеся эти сакральные слова, я снова наклонил голову, чтобы услышать ответ Катерины.
– Хорошо, я тебе верю. Что я должна делать?..
Дверь приоткрылась.
– Государь, Верховный тайный совет собран, – отрапортовал Репнин и скрылся, прикрыв за собой дверь.
Ну что же, теперь только вперед.
Собрать совет для Долгорукова оказалось плевым делом. Ну еще бы, гости-то все еще гостили в его доме, включая всех представителей совета. Собрались они в большой гостиной и сидели на диванах, лениво переговариваясь между собой. Я стремительно вошел в комнату, встал посредине. Сейчас побольше пафоса.
– Алексей Григорьевич, члены Верховного тайного совета, в этот день объявляю я о своем намерении взять в жены Екатерину Алексеевну не позднее девятнадцатого января следующего года. Торжественное объявление о нашем будущем счастье состоится тридцатого ноября в Головинском дворце, коий останется за ней до самого венчания. С этого дня будет присвоен Екатерине Алексеевне титул ее высочество государыня-невеста.
Сказав все это скороговоркой, я развернулся и, не дав господам временщикам опомниться, выскочил за дверь.
Вернувшись в свои комнаты, я проорал с порога:
– Митька!
– Да, государь, – он материализовался передо мной мгновенно.
– Собирайся, мы уезжаем.
Выйдя из спальни, я в гостиной нашел Репнина. Тот сидел вместе с Михайловым и что-то составлял. Насколько я понял, это был проект устава для организующегося полка.
– Юрий Никитич, прикажи седлать коней.
– Уезжаем? – Репнин вскочил из-за стола.
– Да. Возвращаемся в Лефортовский дворец.
Это была авантюра чистейшей воды, но как поступить по-другому, я просто не представлял. Ждать, когда пройдут сборы, было просто невыносимо, и я решил подождать на улице. Выйдя наружу, побрел по ухоженной живописной тропинке, которая петляла между беседок и небольших фонтанов. Летом здесь наверняка красиво, когда все увито изумрудной зеленью, а брызги воды из фонтанов искрятся на солнце, словно бриллиантовые слезы. Задумавшись и представляя, как именно выглядит этот сад в период цветения, я не заметил, как вышел к самым воротам.
– Я убью тебя! – немецкая речь, родная речь моей матери, обрушилась на меня словно упавший с неба камень. От небольшой кованой калитки отделилась тень и метнулась в моем направлении. В руке у нападавшего блеснул кинжал.
Я даже не успел удивиться, как вышедшие следом за мной и идущие чуть сзади и с боков гвардейцы бросились наперерез этому ненормальному, в котором я в последний момент узнал графа Миллезимо, и уже через мгновение парень лежал на земле, содрогаясь от собственной беспомощности, глядя на меня полыхающими от ненависти черными глазами, горящими на небритом лице.
