И правда, чего это я раскисла? Ну, появился он в моей жизни снова, я же не собираюсь кидаться в его объятия и повторно остаться с конвертом в руке, где он опять от меня откажется, испугавшись высказать мне правду в лицо. Надо только не встречаться с ним. Надеюсь, он выполнит мое единственное условие. И сегодня же я буду освобождена от его давления. С этими мыслями я вышла из машины и направилась в сторону главного входа.
‒ Он уже ждет, ‒ Павел Николаевич нервно мерил свой кабинет, когда я зашла к нему полностью готовая к работе.
‒ Я не пойду туда, пока он будет попадать в поле моего зрения. Пусть погуляет где-нибудь, иначе я не выйду из этого кабинета, ‒ в подтверждение своим словам удобно устроилась на старом диване главврача, вдобавок, и ногу на ногу закинула. Нагло? Да! Но мне мое спокойствие для работы было важнее. Его присутствие мешало бы мне сосредоточиться.
‒ Он об этом знает? ‒ Павел Николаевич удивленно вскинул брови, но кроме вопроса больше ничем не прокомментировал мое поведение.
Я один раз кивнула головой и взяла в руки старый медицинский журнал, лежавший на столе неизвестно сколько времени. Главврач покинул кабинет на пару минут и вскоре вернулся за мной. На этот раз я послушно последовала за ним в сторону платной VIP-палаты. Иначе и быть не могло. Я с неохотой переступила порог и до конца не поднимала голову, глубоко в себя заталкивая все свои чувства, что могли мне помешать в работе.
На кровати лежала девочка лет восьми. Ее лицо не выражало никаких эмоций. Она спокойно полулежала на приподнятом подголовнике и ждала вердикта. И каким бы он не был, это ее нисколько не пугало, словно она догадывалась о своем здоровье. Меня удивило ее несколько странное поведение. Но глаза ее оживились, это я заметила даже сквозь ее очки, как только я подошла поближе и оказалась перед ней во всей своей красе. Девочка изучала меня так, словно сканером проходила. Даже мужики так на меня не смотрели, как она в данный момент.
‒ Привет. Всю меня изучила? Ну как, понравилась? Теперь я могу тебя осмотреть? ‒ как можно мягче спросила я и присела на краешек кровати. ‒ Меня зовут Ева Александровна и я буду твоим лечащим врачом.
Я, как могла, сдерживала себя, понимая, что маленькая девочка не причастна ко всему, что творит ее отец. Но некоторые чувства давали о себе знать, неожиданно, без моего ведома и участия, заставляя меня говорить те слова, которые я бы не сказала, будь другая ситуация. Вздохнула и на пару секунд закрыла глаза, выравнивая свое внутренне состояние.
‒ Знаю, папа говорил о вас, ‒ мои слегка грубоватые вопросы никак ее не задели, но меня больше заинтересовало то, что Чернов мог вообще что-то рассказывать обо мне своей дочери.
‒ Тогда ты знаешь, что мне нужно тебя осмотреть и взять необходимые анализы, для этого ты пару дней проведешь в этой палате, ‒ мне показалось странным, что дочь вовсе не похожа на отца.
‒ Я готова, ‒ Антон был со смуглой кожей, черные, как влажная земля по весне, волосы, крупное телосложение, когда как девочка, что лежала передо мной, была с белой фарфоровой кожей, огненно-рыжими волосами, струящимися, словно свежий мед, так и хотелось коснуться их и пропустить через пальцы. На ее лице красовались веснушки, словно кто-то неаккуратно рассыпал на снег оранжевые ягоды рябины. Наверное, вся в мать. Неужели за то время, что мы не пересекались, у Чернова поменялись вкусы? Хотя, меня это не должно волновать, вот ни капельки, но почему-то волна раздражения на рыжую женщину, что родила ему такую чудесную дочь, прокатилась внутри меня.
‒ Меня зовут Лесма, латышское имя, что означает «пламя», но папа обращается ко мне Лесми. Мне так привычнее, ‒ ничуть не смущаясь, ни меня, ни Павла Николаевича, который оставался безучастным, тараторила девочка.
Я промолчала в ответ, меня не должно интересовать причины, по которым Чернов подобрал такое имя для дочери, мне надо поставить диагноз и на этом наше знакомство оборвется.
‒ Вы меня вылечите? Я хочу ходить в школу, а папа мне не разрешает, боится за меня, ‒ ее вопрос меня удивил, и я взглянула на нее, наши взгляды пересеклись.
Лесми не боялась того, что я ей скажу. Она держалась, как боец, понимая все, что с ней происходит. И девочка не унывала, она хотела жить как все дети, ходить в школу, веселиться, но была лишена всего этого из-за чрезмерной опеки родителей. Их можно понять, что они переживают за своего ребенка, но лишают их самого главного — счастливого детства. Иногда нужные радостные эмоции лечат лучше, чем неизвестные таблетки.
‒ Смотря, что я у тебя найду, но обещаю, что сделаю все возможное и невозможное, ‒ за короткое время, что провела рядом с ней, она сумела чем-то зацепить меня.
***
Мне нравился ее боевой дух и то, как она держалась. И девочку я осматривала немного дольше, чем остальных своих пациентов, и изучала тщательнее. В душе зашевелились ниточки сомнения, когтями задевая мое сердце, от чего я поменяла свое мнение. До встречи с девочкой я хотела бегло взглянуть на нее и как можно быстрее отделаться от ее отца, подтвердив их старый диагноз, но знакомство с ней затронуло во мне чувства, которых я и сама не понимала. Может, в душе я и себе хотела бы такую дочь…
‒ Вы еще ко мне зайдете? ‒ я закончила осмотр и записывала на бланке необходимые анализы и процедуры для медсестер, когда Лесми обратилась ко мне.
‒ Возможно, когда будут готовы анализы. Но сильно не жди, у меня много детей, целый этаж, которые ждут, что я загляну к ним и вылечу, ‒ мне не хотелось говорить ей, что на данный момент она мой единственный пациент, ведь фактически я считалась в отпуске.
Я могла бы сама взять все анализы, у меня было на это время, пройти вместе с ней необходимые процедуры, сопровождать ее и поддержать, только мне надо было держаться от нее как можно дальше. Мне не стоило привыкать к ней. Она мне никто, всего лишь очередной пациент, про которого я вскоре забуду, запомнив только диагноз и лечение, которое я могу ей назначить. Но почему-то рыжая девочка вызывала во мне доселе непонятные чувства. Я, как могла, отталкивала ее от себя, но моя душа стремилась к ней, не смотря на все мои протесты. Да и в моем сердце уже нашелся уголочек для огненно-рыжей девочки.
Мы вышли из палаты и направились в кабинет главврача, надо было обсудить первоначальный осмотр, да и надо было ознакомиться с историей болезни. Вот только мои мысли были далеки от постановки диагноза. Я шла по коридору и не понимала себя. Мои чувства были, как погода ранней весной, слишком переменчивы, то светило солнце, мне хотелось поближе познакомиться с Лесми, то холодало, и вода покрывалась тонкой корочкой льда, так и моя душа требовала, чтобы они уехали из города и оставили меня в покое.
‒ Что скажешь? ‒ Павел Николаевич занял кресло за своим столом, я плюхнулась на тот же диван, который оккупировала утром.
‒ Не знаю, вроде ничего такого нет, но меня гложет сомнение, и возникло множество вопросов. Неужели столичные врачи не могли обнаружить что-то неладное? Там же не дураки работают. Зачем надо было обращаться именно ко мне? Либо отец всполошился из-за ничего, либо его сомнения оправдаются, когда будут готовы анализы, ‒ я не могла понять лишь одного, почему ему нужна была именно моя помощь? Это случайность или хорошо продуманный ход? ‒ И есть заграничные врачи, думаю, с его состоянием это не проблема.
