Когда время истекло, я был на месте, но все равно бежал на середину поля: тут, в центре тусклых серо-коричневых оттенков, чувствовал себя в большей безопасности. Лишь бы кто-нибудь не приперся сюда, не испортил все!
Пока мне везло. Я стоял посреди футбольного поля, никто ко мне не приближался. Минуты шли (медленнее, чем хотелось бы). Я стал успокаиваться и почувствовал, что начинаю мерзнуть: середина октября, промозглый день, все небо в тучах, вот-вот начнется не то снег, не то дождь, а я в футболке с коротким рукавом!
Это были, наверное, самые долгие полтора часа в моей жизни. Я трясся от холода, как мокрый щенок, приплясывал на месте, чтобы чуточку согреться, и постоянно озирался по сторонам, боясь, что кто-то заметит меня, решит разобраться, что случилось, захочет помочь… И тем самым все испортит.
Всего за пять минут до конца отведенного мне времени случилось то, чего я никак не мог ожидать. Нет, ко мне не подошел доброхот в синей куртке, не подбежала девчушка в синей шапочке, на поле не выехал синий автомобиль. Все было по-прежнему серо-бело-коричневым.
Под ногами, по обе руки все было хорошо. А вот над головой…
Тучи – свинцовые, тяжелые, набрякшие дождем или снегом, похожие на грязное ватное одеяло, которое кто-то набросил на город, – внезапно разошлись, выглянуло солнце. Я сдуру даже обрадовался, потому что стало чуть теплее.
Но радость длилась недолго. В кривом разрезе разъехавшихся в стороны облаков показалось небо. Узкий, как лезвие ножа, готового вонзиться в горло, неровный лоскут. Пронзительно синий, каким бывает небо только осенью.
Я бешено огляделся. Ведь почти получилось! И потом, это же небо! Как человек может влиять на такие явления?! Это нечестно!
Никто не шел ко мне, чтобы сказать, что я опять проиграл. Телефон в кармане брюк молчал. Может, я все-таки выиграл?..
Это упало прямо передо мной. Свалилось с жесткого неба, кажется, прямо из дыры, образовавшейся в облаках. Я заорал от неожиданности и отпрыгнул в сторону, в первый момент даже не сообразив, на что смотрю.
Птица. Это была птица. Не знаю, какая; вероятно, из тех, что не улетают на юг, остаются зимовать. А может, она как раз летела в теплые страны, но злая сила вырвала ее из родной стаи, чтобы камнем швырнуть о землю. Хотя сейчас октябрь, поздновато уже лететь, наверное.
В голову лезла всякая чушь, и мне страшно было отпустить эти нелепые мысли, осознать случившееся. А случилась-то невозможная вещь. В клюве упавшей возле моих ног птицы был плотный белый конверт.
Двигаясь, словно в глубоком трансе, я присел на корточки, попытался вытянуть конверт из клюва. Птица, которая была еще жива, затрепыхалась, и я испуганно отдернул руку. Мне было так жаль это несчастное создание, и в то же время не оставляло ощущение, что мы похожи, что я сам напоминаю эту птицу.
Она перестала дергаться, затихла, припав к земле. Клюв ее приоткрылся, и конверт оказался в моих руках.
«Итог второй игры: поражение. Ожидайте уведомления о начале третьей игры», – вот что я прочел.
На сумку мою никто не позарился. Я оделся, сходил за курткой, снова вышел из здания. Настенные часы в холле показывали половину четвертого, до десяти вечера мне предстоит сыграть еще в одну игру, а нервы на пределе, силы на исходе.
Проходящие мимо косились на меня. Наверное, вид был жуткий, взгляд стеклянный, как у наркомана. Я никого не замечал, не узнавал.
Выйдя из здания университета, в общагу я не пошел, бродил по улицам, пытаясь сообразить, как поступить, ожидая, что мне сообщат о начале новой игры. Я даже согрелся, точнее, мне было все равно, холодно или тепло, собственное тело казалось чужим и непослушным.
Мобильник запищал: пришло SMS-сообщение. Я трясущимися руками вынул сотовый, едва не выронив его. Это оказалась обычная рассылка, но я заметил, что предыдущее сообщение, извещение о проигрыше в первой игре, пропало. Как пропал из журнала звонков и вызов, сообщающий о второй игре.
Я не удалял их, никто не мог взять мой телефон, чтобы сделать это, ведь он всегда был при мне, однако и звонок, и сообщение исчезли. И в этот момент я четко осознал ужас положения, в котором оказался. Мне со всей очевидностью стало ясно, что мой противник, тот, кто организовал эту игру, – вовсе не человек.
Как человек мог быть проделать все это: пробраться в запертую изнутри комнату и сунуть под подушку лист бумаги? Удалить информацию из моего телефона? Сбросить с неба птицу с письмом в клюве?
Да и это, скорее всего, цветочки, каких же ждать ягодок?
Не человек… Как страшно, если вдуматься. Но кто тогда? Ведь никого и ничего же за пределами нас, человечества, не существует?
Или существует?
Мама говорила: «Не играй с шулером – у него карты крапленые; не садись обедать с дьяволом – у него всегда ложка длиннее».
А я, кажется, сделал это. Сел обедать, взялся играть. Никакой надежды.
Но ведь Корнеева выиграла! От этой мысли стало жарко. Как я мог упустить это из виду? Она смогла, значит, это возможно, сдаваться рано. Да и вообще, понял я, мне нужно к Корнеевой, маленькой, смешной, пучеглазой Корнеевой, которая сумела обыграть Дьявола! Наверняка она знает больше меня, подскажет что-то, поможет. Ведь это благодаря мне она выиграла, если уж на то пошло!
Я забрел довольно далеко от общаги, так что очутился там, когда уже стало темнеть. Пока метался, пытаясь узнать, в каком она блоке, Корнеева нашла меня сама. Вернее, не она, а новости о ней.
– Девчонка на крышу забралась!
– Спрыгнет, точно спрыгнет, ой, мамочки!
– Зачем она? Надо полицию! Вызовите кто-нибудь ментов!
Обрывки фраз, чьи-то истерические вопли и слезы накрывали меня с головой, окутывали плотным облаком. Я летел по лестнице на девятый этаж (лифт вечно застревал), даже не понимая, зачем мне так нужно добраться до Корнеевой, что я буду делать, когда увижу ее, что хочу услышать.
У двери на крышу толпились люди, не решаясь выйти наружу: вдруг самоубийца испугается и спрыгнет? Я как-то умудрился просочиться сквозь толпу, никто меня не остановил.
Очутившись на крыше, я словно бы шагнул в невесомость. Звуки стихли, все исчезло. Остались лишь я, пустота и Корнеева, стоящая у края.
Было ветрено и сыро, мокрый снег все-таки пошел. Плохой день, чтобы уйти из жизни: если есть посмертная память, в ней застрянет только промозглая морось.
Уже стемнело, но все было хорошо видно: свет лился из окон соседних зданий, переливались мишурным блеском витрины и вывески. Лицо Корнеевой было одухотворенным, словно она собиралась прочесть стихи.
– А, это ты, – бросила она. – Так и знала, что явишься. Чего тебе?
Мне нужно было о многом ее спросить, но слова сорвались с языка до того, как я успел все обдумать:
– Тебе было проще! Ты знала, что я игрок, а я про тебя не знал! Ты могла выбирать и планировать, а я был пешкой!
