Пока бежал, успел вообразить самое плохое, почти поверил, что с родителями что-то случилось, а потому, натолкнувшись на них, вскрикнул от удивления.
Мать с отцом были в большой комнате, которую мы называли «залой». Сидели на диване, просто сидели, сложив руки на коленях, как послушные детсадовцы.
Я остановился в дверях, точно споткнувшись.
– Мам? Пап?
Мне бы радоваться, что вот они – живы-здоровы, но…
Родители молча глядели на меня, будто не узнавая. Именно так смотрела Нинушка: не моргая, безучастно, остановившимся взглядом.
– Это я, Аркаша. Вы что, не рады? Я же писал, что… Мам, а ты почему давно не писала?
Я говорил, а сам пытался понять, что происходит, что могло произойти с ними. И одеты как-то странно. На маме платье, которое казалось знакомым, но я не мог припомнить, когда она его носила. Отец нарядился в белую рубашку, и она уже успела немного запачкаться.
Родители вдруг улыбнулись. Синхронно, одновременно растянули губы от уха до уха, как заводные куклы, обнажили десны и зубы, и так это было жутко, что я едва не заорал.
Мать подняла левую руку и неловко повела ею в воздухе. Искала что-то? Потом ладонь ее натолкнулась на подлокотник, и она словно поняла, что делать: оперлась на него и встала на ноги. За все это время она ни разу не моргнула. Как и отец.
Все было не так! Никакой радости от моего приезда, а ведь они должны быть такими счастливыми, наперебой меня расспрашивать, хлопать по плечам, обнимать и целовать.
– Аркадий, – произнесла она, и это был мамин голос, который мне так хотелось услышать. – Аркадий вернулся из армии. Заживем теперь вместе.
Голос мамин, но интонации, слова совсем чужие!
Она никогда не звала меня полным именем: всегда или Аркаша, или вообще Аркешик, чего я терпеть не мог. А теперь дорого дал бы, чтобы услышать это прозвище.
Я хотел обнять маму, но что-то меня остановило. Встал и подошел отец, который всё не спускал с лица клоунской улыбки.
– Здравствуй, сын, – сказал он и подал мне руку.
Ладонь его была похожа на мокрую тряпку: вялая, холодная и будто совсем без костей. Не удержавшись, я брезгливо отдернул руку. Отец не обиделся, и они с матерью, отвернувшись от меня, пошли в кухню.
Я в замешательстве осмотрелся, потом заглянул в свою комнату, в комнату родителей. Везде было пыльно, на полу лежали вещи – мамин платок, газета, отцовские очки для чтения. В комнате родителей валялся опрокинутый стул. Кто-то задел его, уронил, а поднять не удосужился. А ведь родители мои – очень аккуратные люди, они не выносили беспорядка, ни за что не допустили бы такого запустения, тенетушек в углу.
И рубашка на отце грязная…
– Аркадий, я приготовила обед, – деревянным голосом сказала мама.
Я поплелся на кухню.
Открывшееся мне зрелище заставило замереть на пороге. Дверцы шкафов были распахнуты, посуда сдвинута с места, будто мама искала что-то, не зная, где что лежит. На плите стоял любимый мамин чайный сервиз. Вместо ароматов еды – густой запах свежей земли.
Когда я увидел его источник, меня замутило.
Родители сидели за столом, перед ними стояли тарелки, наполненные вырванной с корнем травой, какими-то клубнями – большими и маленькими. Рты отца и матери были испачканы землей, а у отца – еще и чем-то красным. В первый момент я решил, что это кровь, но потом понял: свекла. Он жадно откусывал измазанную землей сырую свеклу, жевал, хрустел, причмокивал, шумно глотал. Земля и кусочки непрожеванной свеклы падали ему на грудь.
– Что вы делаете? – хрипло спросил я. – Что с вами обоими?
Они замерли, снова вытаращившись на меня пустыми, как пуговицы, глазами.
– Все хорошо. А что не так? – спросила мама.
Я развернулся и выбежал из кухни, выскочил на крыльцо и бросился к Зуевым. Нинушка все еще была во дворе, но теперь рядом находилась ее сестра Любаня. На ней было светлое нарядное платье, в волосах – алая шелковая лента.
Взгляд – как у всех остальных: отрешенный, стеклянный. Она не моргала.
– Любаня! – заорал я. – Что вы все такие…
Я не мог найти слов. Девушка подошла ко мне вплотную, и я ощутил кисловато-сладкий запах, исходивший от нее. Я не мог понять, чем пахнет, но мне немедленно захотелось бежать отсюда куда подальше.
Однако я не мог двинуться с места, а Любаня открыла рот и проговорила:
– Мы хорошие. И ты станешь такой. Мы рады, что ты приехал.
На гладкий лоб ее села зеленая мясная муха, поползла к носу, спустилась к уголку глаза. Любаня не сделала ни единой попытки смахнуть ее, словно и вовсе не замечала насекомое.
«Муха сейчас заползет ей в глаз!» – с ужасом подумал я. Не в силах выносить этого больше, прогнал муху, и тут Любаня быстро перехватила мою руку. Ладошка ее была влажная, ледяная, как мороженая рыба.
А после сестры улыбнулись. Увидев их улыбки – механические, резиновые, как у моих родителей, я отшатнулся и выбежал вон.
Вдалеке показалась женщина. Вышла из какого-то дома, я не узнал, кто это. Она шла медленно, с прямой спиной, при этом покачиваясь, двигаясь, как неисправный механизм.
Что здесь творится?! Мертвая тишина, запустение. Люди, которые сами на себя не похожи. Я заметался по улице. Толку заходить в другие дома нет: я был уверен, что везде одно и то же. Но что мне делать? При мысли о том, чтобы вернуться домой, остаться под одной крышей с… с ними, меня чуть не вывернуло наизнанку.
– Аркадий! – раздался голос мамы.
Хотя у меня язык не поворачивался назвать это улыбающееся во весь рот создание своей матерью.
– Иди в дом.
Я подчинился, не понимая, как себя вести. Может, это я сумасшедший, а они как раз нормальные? Размышляя об этом, вошел в дом.
Дембельнулся, называется. Вот радость-то.
Я посмотрел на фотографии, что висели на стене. Свадьба родителей – мама в фате, отец в пиджаке, волосы смешно причесаны. А вот мы втроем, я маленький, сижу между ними. А вот мама, папа и я в школе, на выпускном.
Родители такие, какими я привык их видеть, хотя по особым случаям принарядились, конечно. Главное, улыбки у них – настоящие… Я грустно смотрел на фотографии, и тут в голове у меня словно что-то взорвалось.
Принарядились!
Так вот что за платье на маме! Чтобы проверить догадку, я кинулся в их комнату, открыл нужный ящик комода.
Пусто. Там было пусто!
– Что ты ищешь? – спросила мать.
Я медленно обернулся.
– Почему ты надела «смертное»? – еле смог произнести я.
На ней было именно то платье (да и туфли, я просто раньше внимания не обратил), которое она приготовила себе на смерть. Так все в деревне делали, ничего особенного, просто предусмотрительность.
