— Выясним.
Господин Рельский сохранял внешнее ледяное спокойствие, полностью сосредоточившись на расследовании, но его состояние выдавали короткие, будто рубленые фразы, которые он словно с трудом выталкивал из горла.
Мировой судья обвел взглядом стоящих вокруг и ровно произнес:
— Если она умрет…
Тут голос ему изменил, но и без того было ясно, что он намеревался сказать. Тогда везде в Мидгарде ромарэ станут гнать, как шелудивых псов, а то и отстреливать…
За его спиной раздался другой голос, хрипловатый и взвинченный:
— А я, Шеранн Огненный Шквал, прокляну все ваше племя.
По толпе пронесся слитный вздох, ведь для пасынков стихии такое наказание тяжелее, чем изгнание из страны.
Баро покачал головой и тихо ответил:
— Не нужно угроз. Мы чтим законы гостеприимства и сами накажем виновного.
Ромарэ загомонили согласно, закивали, и несколько рома тут же бросились прочь, спеша исполнить приказ вожака. И только в стороне рыдала старая шувихани.
— Ищите, — Ярослав устало провел рукой по лбу, и глухо добавил: — Но нужно ей как-то помочь…
— Снять заклятие должен тот, кто его наложил, другой может поплатиться за это жизнью, — виновато развел руками баро. — И нужно найти текст…
Мировой судья только отмахнулся — он и сам прекрасно об этом знал, но наблюдать ее мучения было невыносимо. Оставалось лишь ждать…
Звуки доносились до госпожи Черновой будто сквозь пелену, трескотня ромарэ сливалась в птичий гогот, и даже знакомый голос господина Рельского резал слух.
"Боги, за что? — твердила она про себя, выгибаясь в очередном пароксизме боли. — Боги, милосердные мои боги! Неужто это — все?!"
Мысль о неизбежной смерти ужасна сама по себе, тем более для совсем еще молодой женщины. Но раздумывать об этом она не могла, только отрывочные мысли звенели в голове, будто бубенчики в погремушке.
Софию одолевал холод, он сковывал члены ознобом и подкрадывался к сердцу, внушая смертный ужас. Лишь один голос удерживал ее на самом краю, согревая продрогшее тело и лаская душу, помогал с нечеловеческим упорством цепляться за жизнь…
Наконец где-то в отдалении раздался торжествующий вопль, и вскоре трое рома притащили к костру и бросили к ногам баро… того самого юношу, которого гадалка заподозрила в нежных чувствах к красавице Гюли!
Саму же юную рома двое соплеменников держали чуть поодаль, а она все вырывалась из их рук, что-то верещала, пока Джанго не закатил ей пощечину.
— Молчи! — резко приказал он и повернулся к конвоирам: — Зачем вы ее привели?
— Шувано собирался скрыться из табора, а она клялась, что через неделю поедет за ним! — приосанившись, доложил пожилой рома с лицом, обезображенным шрамом.
— Вот как, — медленно произнес баро и положил руку на нож, висящий на поясе, — Лало, что ты скажешь в свое оправдание?
Тот, даже не пытаясь подняться с колен, лишь молча покачал головой. К нему бросилась шувихани, упала на колени в пыль рядом с внуком. Совсем подросток, он обещал со временем вырасти в красивого мужчину, но пока был слишком худ и мосласт, к тому же темное одеяние висело на нем мешком.
— Зачем? — требовательно спросила она. По морщинистым щекам текли слезы. — Ты мой единственный внук, мой ученик… Зачем ты нарушил закон, шувано?
Юношу колотила дрожь, но он молчал, только упрямо мотнул головой, и старуха поднялась, медленно побрела прочь.
— Тебя будут судить старейшины, — произнес баро жестко. — Я сказал!
— Сними нид! — тут же потребовал господин Рельский, но Лало ничего не ответил.
Мировой судья раздраженно отвернулся, с трудом преодолевая желание стукнуть кулаком по стенке ближайшей повозки, а лучше разнести вдребезги весь табор — боль не отпускала госпожу Чернову, и было совершенно ясно, что долго ей не выдержать…
— Вот, это нашли в его вещах, — рома протянул вожаку две дощечки с вырезанным текстом.
Одна гласила:
"Руны я режу —
"уруз" и еще три:
голод, безумье
И беспокойство;
Но истреблю их,
Так же как резал,
Когда захочу"
А на другой были вырезаны строки, посвященные любви дракона…
Казалось бы, всего лишь безобидный, почти детский стишок, но прочитанный прилюдно, он становился мощнейшим проклятием. Жертва вдруг без видимых причин может ослепнуть или оглохнуть, лишиться всего имущества, сойти с ума или попросту безвременно умереть.
Для этого не требуются даже особенные ритуалы, достаточно правильно составить текст стиха-висы, записать его рунами на дереве или камне, нанести немного собственной крови и воззвать к богам. Не нужно ни пронзать куколок иголками, ни собирать в полнолуние двенадцать трав, ни резать жертвенных животных…
Однако в любом волшебстве есть уйма тонкостей, и незнающий вряд ли сумеет все сделать правильно. Боги гневаются на неумелые заклятия и плохие стихи, и могут обернуть их против самого творящего, а потому мало кто желает рисковать. К тому же куда проще пырнуть врага ножом под покровом ночи или соблазнить девушку сладкими речами и ласками, чем много лет обучаться волшбе. И это к лучшему, ведь страшно представить, во что превратился бы мир, буде все живущие в нем стали бы могучими магами.
— Значит, заклятий было два: приворот и проклятие, — заключил господин Рельский. — Любопытно, почему не подействовал мансег?
Шеранн невесело усмехнулся.
— Мальчишка, — он покачал головой, успокаивающе поглаживая руку госпожи Черновой, которая вцепилась в его ладонь, — просто глупый мальчишка, а не эриль. Я дракон огня, и сидел у костра… Заклятье просто сгорело без следа. Софии пришлось хуже…
Господин Рельский нахмурился, отвернулся, но ничего не ответил на эту фамильярность.
Было несложно догадаться, что произошло, к тому же молоденькая рома все подтвердила. Она решила извести соперницу и присушить дракона, и пообещала после того выйти замуж за влюбленного в нее шувано. Приворота хватило бы ненадолго — на ночь-две, не более — но достаточно, чтобы зачать ребенка от сына стихии. Разумеется, пылкий юноша не устоял перед соблазном и согласился на все ради ее благосклонности (хотя, должно быть, он был не прочь уничтожить и самого Шеранна).
— Неужели нельзя ничего сделать? — с глухим отчаянием спросил мировой судья, выслушав это немудреное повествование.
Дракон лишь опустил глаза, и Ярослав отвернулся, отошел в сторону, не в силах наблюдать за мучениями Софии. Кажется, временами боль слегка отпускала и ей ненадолго становилось легче, но рядом с нею был Шеранн, и похоже, она больше ни о ком не вспоминала. Ей был нужен только он, и господину Рельскому было нелегко это выносить…
