— Благодарю.
— Я буду осьминога, — захлопываю меню, осматривая зал.
Квадратные столы, тяжелый бархатные шторы на окнах, рояль… черт… в самом деле, здесь рояль… женщина в черном платье за барной стойкой, ярус второго этажа…
— Когда-нибудь я узнаю твое мнение по поводу ягненка?
Шум в ушах мешает расслышать его вопрос.
Приложив руку к колотящемуся сердцу, хватаюсь за бокал с красным, как кровь вином.
— Эм-м-м… что? — делаю большой глоток.
Поперхнувшись, хватаюсь за салфетку, задев стакан с водой, который опрокидывается на пол и разбивается вдребезги, разлетаясь по полу сотней осколков и отдаваясь оглушительным шумом от пола и до самого чертового потолка!
— Я… — вскакиваю, задев коленом стол. — На минутку отойду!
Опустив лицо, хватаю за локоть первого попавшегося официанта, тихо требуя:
— Где у вас туалет?
— Я провожу, — с заминкой отвечает он, указывая рукой на барную стойку, за которой и сама вижу указатель.
— Не нужно, — обогнув его, испаряюсь, не пытаясь оглядываться или убеждаться в том, что моя позорная паническая атака оставила на лице Владимира изумление.
Как и в том, есть ли посетителям, отдыхающим на втором ярусе ресторана, дело до бьющихся внизу стаканов. Мне нет до этого дела! Только до того, как успокоить свой пульс и съесть проклятого осьминога, зная, что в десяти метрах от меня, наверху, мелькает невыносимо знакомый профиль.
Мигающий над серым мраморным умывальником светильник вгоняет меня в транс, вырывая из реальности.
Сколько?
Сколько, черт все дери, Юля, тебе нужно времени, чтобы вытравить его из головы? Месяц? Год? Два года? Двух прошедших недель явно оказалось мало.
Это он.
Там, на втором ярусе ресторана. В черной водолазке, которая делает его “неприметным” среди других мужчин за тем столиком. Ему не нужны розовые носовые платки в нагрудных карманах дорогих пиджаков, чтобы бросаться в глаза. По крайней мере в мои.
— Я не мазохистка, — говорю светильнику, зарываясь пальцами в волосы.
Я могу его забыть.
Я забуду!
Особенно, если он перестанет попадаться мне на глаза. Вот так. Без предупреждения. Я послала его к черту один раз. Я сделала это, о он… Он не из тех, кому нужно повторять дважды.
Я вернусь за стол и съем своего осьминога. Запью его вином в компании потрясающего мужчины и отправлюсь домой, чтобы учить несдающийся мне английски. Мне есть куда идти. Пусть это спальное место на диване в маленькой съемной квартире, но я плачу за него сама. И я сплю на нем, зная, что мне не придется вздрагивать каждый раз, когда парень моей школьной подруги остается у нее на ночь. Сейчас все, что было между мной и Романом Гецем всего лишь какой-то месяц назад, кажется диким сном, в который я попала, обутая в свою наивность и глупость.
Плеснув в лицо воды, насухо промакиваю его салфеткой.
Оправив висящий на мне, как на вешалке, свитер, открываю дверь. Девушка с тяжелыми сладкими духами пропускает меня вперед, позволяя выйти из туалете, прежде чем она в него войдет.
Вогнав в ладони ногти, медленно двигаюсь по коридору, веля себе не смотреть наверх. Но это и есть самый настоящий гребаный мазохизм, потому что я хочу увидеть его. Может быть это в последний раз… В этом ресторане моей ноги больше не будет. Мне не нужно искать с ним встреч. Я не собираюсь входить в эту реку снова. Если я войду в нее опять, она утопит меня и размажет по стенке…
Звуки рояля звучат неимоверно тоскливо. Затерявшись в них, бросаю быстрый взгляд наверх. И в этот момент осознаю, что все терзания там, в туалете, были кислотным и прожигающим до дым адреналином, в сравнении с разочарованием от того, что треклятый столик на втором ярусе пуст.
Он пуст и… бессмысленность всех моих терзаний злит меня своей очевидностью.
Мечась глазами повсюду, убеждаюсь в этом окончательно.
— Все нормально? — глаза Владимира озадаченно изучают мое лицо.
Сам он сидит, задумчиво почесывая подбородок.
— Да… — откашливаюсь, стараясь сконцентрироваться на нем. — Вино не в то горло попало.
Упрямо сжав губы, беру в руки вилку и нож.
— Сейчас все хорошо? — тихо спрашивает он.
— Отлично, — жую, глядя в свою тарелку.
— Что скажешь? — интересуется мой собеседник.
Втянув в себя воздух, закрываю глаза, глотая через силу.
Картофельный мусс растекается по языку. Сладкий и пряный…
— Божественно, — растягиваю в улыбке губы, открывая глаза.
— Рад быть полезен, — замечает Владимир, глядя мне за спину и убирая с колен шелковую салфетку. — Извини, — встает, на ходу протягивая руку.
Отпив из стакана, каменею с головы до ног, когда в чертовом проклятом метре от меня раздается хрипловатое:
— Приветствую…
Не дыша, убираю стакан подальше, уставившись на причудливый узор скатерти.
— Роман, — слышу голос Владимира. — Я ждал тебя вчера.
— Самолет задержали.
— Азия не отпускает.
— Отпустила.
— Тогда завтра жду у себя. Архитектор на месте. Можем устроить первый осмотр.
Поднимаю глаза вместе с подбородком, скользя ими вверх по черному пальто, а когда добираюсь до бородатого лица незваного пришельца, он реагирует незамедлительно, опуская на меня острый, режущий взгляд, от которого по моему хребту бегут мурашки.
— Завтра подойдет, — бросает, переводя глаза на Алиханова.
— Прошу прощения, — медленно говорит Владимир, указывая на меня рукой и слегка сощурив глаза. — Юля.
Цепкая зелень глаз Геца снова касается моих, когда смотрит на меня сверху вниз.
Спокойный, если бы не тот факт, что его губы превратились в тонкую, мать его, линию!
Какого черта? Какого черта он смотрит так, будто этим взглядом собирается выпустить мне кишки?!
Смотрю на него исподлобья, сжимая собственные губы.
— Очень приятно, — говорю с фальшивой улыбкой, благодарная, безумно благодарная Владимиру за то, что я для него не пустое место.
Если бы не звон посуды повсюду, я бы решила, что это звенит воздух, в который Рома учтиво бросает свое:
— Аналогично.
Повернув голову, снова протягивает Алиханову руку:
— До завтра. Не буду мешать.
Медленно кивнув, Владимир возвращает ему рукопожатие, а мои щеки будто по щелчку загораются, как только эхо удаляющихся шагов смолкает где-то за спиной. Как только оно смолкают, мне становится легче дышать и кровь в венах тоже оживает, но даже если бы мне дали миллион, я бы не смогла запихнуть в себя этого многострадального осьминога. Внимательный взгляд Алиханова на моем лице делает этот вечер окончательно, беспросветно, непроходимо потерянным, и все, что я могу себе обещать — просто не думать о том, что это вообще такое было?!
