Когда отец ломал меня, Руфь пыталась вмешиваться, вырывала из его лап, плакала, на коленях умоляла не трогать сына. Он бил ее, при мне пинал ногами, я бросался защищать, заставляя его ярость вскипать до такой степени, что мы с матерью теряли сознание от побоев.
Наверное, от того, чтобы убить меня, его останавливало только то, что тогда бессмертный сын оживет и останется подростком навсегда – а таких по санклитским правилам убивали, потому они становились умалишенными, ведь взрослый разум никогда не смирится с вечно детским телом. А вот Руфь, полагаю, умирала не раз. Но это никого не спасло.
В конце концов мать бросила меня. Ее бегство оглушило сильнее, чем самая сильная затрещина Антуна. Именно тогда, оставшись без поддержки самого родного человека, я и сломался. Вечером отец с удовольствием сообщил мне о том, что Руфь решила начать новую жизнь вдали от нас. Не глядя на него, мне пришлось затолкать в себя ужин – иначе Антун запихал бы его мне в рот вместе с тарелкой, и попросить разрешения встать из-за стола, чтобы пойти спать.
В жесткую кровать – теперь это были доски, без тюфяка, лег один мальчик. А утром с нее встал уже совсем другой человек. Вернее, не человек, а санклит – Неубиваемый Бессердечный Горан Драган.
Время шло, оно всегда идет, ему в равной степени плевать на всех – и на людей, и на санклитов, и на Охотников. Жизнь остановилась, моя душа заледенела, иногда казалось, что ее нет вовсе, а все подернутые мутной пленкой воспоминания лишь неясные сны, тайком, без ведома отца подсмотренные у кого-то нормального.
Антун женился вновь, привел в дом красавицу-санклитку Лилиану. Не знаю, почему она согласилась выйти за него, избалованнее женщины я не встречал. Должно быть, ей польстило внимание Великого Антуна, грела сердце перспектива стать своеобразной королевой санклитов. Ночами напролет из отцовской спальни доносились соответствующие медовому месяцу крики страсти. Вставала молодая мачеха поздно, порой только к вечеру. Я почти не видел ее, и меня это устраивало.
Прошло время и в опочивальне Лилианы стало тихо. Зато в остальных местах замка теперь тишины было не сыскать – разочарованная замужеством, которое, похоже, не оправдало ее чаяний, Лилиана закатывала скандалы везде, где только могла. Чаще всего доставалось прислуге, но пару раз женщина набросилась и на мужа.
В первый раз Антун ограничился тем, что рявкнул на нее так, что вздрогнули стены замка. Во второй повалил на пол ударом в лицо. А в третий подтащил ее за волосы к огню в камине и пообещал, что в следующий раз, когда ей вздумается поорать, он лично обеспечит ей причину для крика, сунув красивым личиком прямо в огонь.
Мачеха присмирела – понимала, что супруг угроз на ветер не бросает. Но скука никуда не делась, и она нашла себе новую игрушку – меня. Даже будучи наивным девственником, я понимал, чего она хочет, постоянно попадаясь на моем пути в весьма откровенных для того времени пеньюарах, приподнимающих и выставляющих на показ пышную грудь. Но судьба неожиданно предоставила пасынку Лилианы отсрочку – санклитка забеременела.
Женщина долго не могла в это поверить – ребенок был последним, чего бы она хотела. А невеселая перспектива ходить с пузом и рожать вообще сводила ее с ума. Скандалы вспыхнули вновь, но тут же затухли после напоминания отца об огне в камине. Досталось опять слугам. Дня не припомню, чтобы кто-то из горничных не рыдал в уголке – мачехе нравилось бить их, вырывать клочья волос с корнем. Думаю, прислуга откровенно злорадствовала в ту ночь, когда у Лилианы начались схватки.
Ее крики огласили все окрестные земли. Бранные слова, проклятия и требования «немедля вырезать это отродье, что разрывает меня надвое, из утробы» лились из ее рта, пока на свет не появилась моя сестренка. В тот день я впервые видел первые секунды жизни санклита. Вернее, санклитки – это была крошечная рыжеволосая девочка. Нас, ожидающих, по обычаю, за ширмой, позвали, как только женщина разрешилась от бремени.
Отец увидел полыхающую пламенем головку и вздрогнул. Во мне промелькнула малодушная надежда, что Антун займется воспитанием этого Януша номер два, а меня оставит в покое. Но когда повитуха показала ему гениталии ребенка, отец скривился. Девочка. В кои-то веки я стал не самым большим его разочарованием!Отец взял тщедушное тельце и переложил дочь на руки смертного, что стоял рядом. Так требовала традиция – первым делом санклит должен забрать жизнь человека, чтобы жить. Мужчина-жертва начал оседать на пол. Антун взял девочку из его рук, когда жизнь была отнята, и передал следующему. Но этот остался жив. Последовал нелестный отзыв о слабости юной санклитки:
- Такая же рохля, как ты, - бросил отец. – Тоже смог в рождение убить лишь одного человека. А вот Януш в день, когда появился на свет, отнял жизнь у двадцати человек! Двадцати! – он развернулся и, даже не глядя на Лилиану, ушел.
Крошка заплакала – тоненько, как котенок, запищала. Но она никому не была нужна. Мать отказалась даже смотреть на нее. Отец тоже ни разу на моей памяти в детскую не зашел. Няньки и кормилицы менялись едва ли не каждую неделю – выносить характер Лилианы не мог никто, даже за большие деньги.
У малышки Катрины остался только брат, сердце которого ей удалось немного отогреть. Проявляя чудеса изобретательности, я прокрадывался в детскую ночами, рискуя быть пойманным и отправленным за непослушание в темницу, укачивал девочку. Ей было также одиноко, как и мне. Наверное, поэтому мы привязались друг к другу.
Отец стал часто уезжать из замка. Зачем – ни я, ни Лилиана не осмеливались спросить. Да ни одному из нас, собственно, и дела не было. Меня радовали передышки, мачеха тоже предпочитала находиться подальше от ненавистного супруга – думаю, еще и потому что не хотела больше рожать. Однажды ночью, когда кроха тихо плакала, я забрал ее к себе в комнату, пользуясь тем, что отец был в отъезде. Лилиана пришла к нам и посмотрела на дочь, что спала на моих руках.
- Совсем на меня непохожа! – женщина сморщила носик. – Вся в Драганов пошла. А этот ужасный цвет волос! Такой только шлюхе подстать!
- Она красавица, - не согласился я.
- Думаешь, что-то и от меня ей досталось? – Лилиана вновь всмотрелась в личико дочери, поняв мои слова по-своему.
Мне пришлось напрячь все силы, чтобы не захохотать в голос.
- Знал бы ты, Горан, как мне одиноко, - мачеха придвинулась поближе. Ее глаза налились слезами, пухлые губы задрожали. – Твой отец такой холодный!
Я отодвинулся, с тоской понимая, что никуда от нее не денусь. Юношеская плоть бурлила, а рядом расхаживала красотка с такими формами, что все мысли вылетали из головы, перемещаясь в нижнюю часть живота. Естественно, она получила то, что хотела, совратив пасынка. Я презирал себя, но ничего не мог поделать. Лилиана приходила в мою спальню, когда ей это взбредало в голову. Но однажды отец все узнал.
Он вышвырнул нас обоих на улицу, и поделом. Но хоть меня и съедало чувство вины, неожиданно все обернулось к лучшему. Я получил свободу! Это было такое пьянящее и неожиданное ощущение, что не сразу удалось понять, что название у него – счастье! Весь мир был моим, делай, что хочешь! Так много перспектив, что сначала я даже растерялся. Несколько лет ушли на путешествия. Затем открыл таверну в Италии.
