Газан-хан (прав. 1295–1304)
Для многих принятие Газан-ханом ислама и провозглашение ильханского Ирана мусульманским государством затмевает все прочие события этого периода. Избирательное повествование Рашида ад-Дина пренебрегает четырьмя десятилетиями до обращения Газана как временем тьмы и отчаяния, джахилии, от которой тот спас страну. Однако, хотя царствование Газана действительно имело огромное значение и стало историческим водоразделом, важную роль играло не одно только принятие им ислама. Столь же огромный вес имело его стремление быть правителем всех жителей Ирана, как тюрков, так и таджиков. Его обращение в ислам суннитского толка было лишь внешним проявлением этой концепции, но серьезные споры о степени его религиозной убежденности и искренности упускают из виду этот момент.
Газан Махмуд-хан взял на себя задачу объединить страну и сгладить усиливающийся раскол между противостоящими группировками. Раз большинство населения Ирана составляли мусульмане-сунниты, правитель вынужден был соответствовать этому положению. Все большая часть его многоэтничной армии, включая некоторых могущественных эмиров, принимала ислам; ислам исповедовало большинство его чиновников. Проникла ли эта вера в сердце ильхана, не так уж важно, коль скоро его подданные считали, что он принял положения религии и что духовные лидеры обязаны принять его как искреннего новообращенного. На самом деле могло показаться, что Газан был искренен в своих заявлениях о вере, несмотря на некоторые обстоятельства и приверженность религии предков; акт обращения наблюдал широко почитаемый духовный авторитет – шейх Садр ад-Дин Ибрахим Хамави [29].
Одной из причин, побуждавших сомневаться в искренности принятия ислама Газаном, был его брак с женой своего отца, запрещенный законами шариата. Вместо того чтобы просто проигнорировать условности или сделать женщину своей наложницей, Газан искал легитимации брака в исламских судах, и вскоре была выпущена фетва в его защиту. Газан был прагматиком и политиком и хорошо понимал, что в тот самый момент обращение в ислам было крайне удобным рычагом укрепления его власти. Хотя он не претендовал на титул халифа, но и в качестве султана, согласно исламским нормам, он имел возможность назначать кади и оказывать давление на улемов.
Новое положение позволяло Газану бросить вызов мамлюкам и их претензиям на роль защитников ислама: он полагал, что сомнительное происхождение их династии не дает им права делать подобные заявления – то ли дело его собственная царская кровь. Его сторону приняли не только многие уважаемые духовные лица, но и первый министр Рашид ад-Дин, чьи теологические трактаты и рассуждения обеспечили защиту и продуманные аргументы в ответ на фанатичную злобу, пропаганду и богословскую казуистику со стороны Каира. Ученые разъяснения Рашида ад-Дина были хорошим ответом на злобную проповедь джихадиста Ибн Таймии, а его анализ природы джихада не показался бы лишним и в чатах социальных сетей XXI века [30].
Когда Газан был признан законным правителем всеми своими подданными, тюрками и таджиками, Иран принял традиционную для него в Западной Азии роль противника арабского и византийского мира. В то же время внутри страны развивались противоречия от противостояния переселенцев и людей, считавших себя местными жителями, к борьбе между эмирами-традиционалистами и старой гвардией, с одной стороны, и сторонниками хулагуидских идеалов многокультурного, многоэтничного Ирана – с другой. Здесь все еще оставались монгольские эмиры, жаждавшие степной жизни и повышения роли кочевничества. Они верили в Великую Ясу Чингисхана и восхищались рассказами о былых временах, когда люди меча не зависели ни от кого, а верховным владыкой был Тэнгри и его воплощения в камне, воде и земле.
Однако их численно превосходили выходцы из всех слоев общества, при Толуидах полностью принявшие яркую оживающую культуру, которую творили и развивали среди гор, рек, степей, пустынь, лесов и городов Азии художники, ремесленники, мыслители, ораторы, музыканты, торговцы и ученые, колоссы-интеллектуалы, вскормленные и воспитанные синтезом персидской, китайской, тюркской, степной, авраамических и буддийской культур.
Эта двойственность в различной степени проявлялась по всей империи Чингисидов. И в толуидских землях юаньского Китая, и в Иране под властью Хулагуидов степь отступала под напором утонченности городских жителей. В то же время в северных землях Золотой Орды и в евразийских степях господствовали традиционалисты, последователи Великой Ясы Чингисхана. Как в Иране, так и в Китае вражда редко выливалась в открытые конфликты, но напряжение определяло политику на всем пространстве империи. Ясным выражением сущности компромисса времен Газана и его брата Олджейту стали труды Рашида ад-Дина, первого в мире автора всемирной истории
[229].
В государстве Хулагуидов была создана здоровая обстановка для таких замечательных эрудитов. Титаны Рашид ад-Дин, Кутб ад-Дин Ширази или еврейский философ Ибн Каммуна не были ни одиноки, ни уникальны и существовали не в вакууме. То, чего Газан не мог добиться своим телосложением – «среди всего его войска в 200 000 татар вряд ли можно сыскать кого-то ниже ростом, уродливее и более жалкого видом, чем этот государь» [31], он восполнил силой своего ума. За ним закрепилась репутация полиглота, знавшего (помимо монгольского) «арабский, персидский, индийский, кашмирский, тибетский, китайский, франкский и прочие языки»
[230] и обладавшего солидными познаниями в традициях предков.
Юаньский посол и монгольский аристократ Пулад-чинсанг был интеллектуальным партнером Рашида ад-Дина, связывал его с научным миром Китая и занимался поддержанием связей между Руб-и Рашиди и академией Ханьлинь. Рашид ад-Дин унаследовал интеллектуальный авторитет Расадханы (Марагской обсерватории и университета), основанной Насиром ад-Дином Туси. Но к 1300 году государство Хулагуидов и его столица Тебриз стали признанными культурными центрами, где поэты с легкостью находили покровителей, художники и миниатюристы – мастерские, гончары – вдохновение и наставление юаньских мастеров, а архитекторы – средства на свои честолюбивые проекты.
Жуткие последствия, предвещаемые падением дома Аббаса, так и не наступили, и вместо них началась эпоха духовного обновления и распространения суфийских школ и приютов. Харизматичные лидеры вроде шейха Сефи ад-Дина Ардебили (ум. 1334) притягивали верующих и наделяли легитимностью своих могущественных покровителей, в том числе и ильханов, двор которых они часто посещали. Если появление каландаров [32] и подливало масла в огонь для выпадов суннитских соседей против Ирана, то упоминание о распространении ислама вплоть до Китая, Индийского океана и по всему Туркестану, о превращении некогда почти исключительно арабской веры в мировую религию могли бы их приглушить.
