Повесив трубку, я испытал некоторое беспокойство насчет того, как вообще Рёко удастся уговорить своего рационального спорщика-отца и свою упрямую мать следовать этому плану. Также на меня навевало уныние то, что я двулично не сказал ей про Кибу и его людей, которые будут ждать в засаде снаружи клиники.
Чем я, в сущности, занимался?
Я выиграл один день дополнительного времени, но в результате, ничего не делая, тратил это время впустую.
Я задумался. Кёгокудо советовал мне не делать этого, но в голове моей сами собой закрутились неуклюжие мысли.
Было слишком много вещей, которых я не понимал, – даже не мог сказать, в чем именно была загадка. Фудзимаки действительно пропал, и младенцы исчезли. Но тем не менее я думал, что все это не было сердцевиной тайны. Чем на самом деле был «слон», на которого я должен был смотреть?
В голове у меня клубилась белая дымка. Я мельком увидел девочку – Кёко Куондзи, спрятанную в ее тени. Было душно, хотя ливень постепенно усиливался. Мне хотелось найти место, где я мог бы хоть немного успокоиться.
В поисках укрытия от дождя я зашел в кафе возле станции – не сказать чтобы очень чистое. В полумраке кафе играла какая-то не знакомая мне классическая музыка, и было ничуть не прохладнее, чем снаружи.
Я позвонил Кёгокудо. Он уже вернулся домой, и я сказал ему, что Киба подъедет к семи часам вечера к подножию холма, чтобы забрать нас. Телефон в кафе совершенно не подходил к окружающей обстановке – это был выпущенный в 1952 году новейший телефонный аппарат «Фьюджитцу хай-фай 4», и у меня возникло смутное ощущение неправильности происходящего. Странно было пользоваться подобной вещью в подобном месте.
Сидя в неудобном кресле с выпиравшими из-под обивки пружинами и делая глотки чуть теплого, выдохшегося кофе, я, несмотря на это, как-то сумел успокоиться и немного вздремнуть.
Было примерно без десяти семь. Я стоял у подножия головокружительного склона – иными словами, у ворот города могил, окруженного масляно-блестящими глинобитными стенами. Я никогда не стоял там вот так, праздно обозревая окрестности, – или, быть может, причиной этому был дождь, но окружающий пейзаж казался мне непривычным и новым.
Неожиданно с громким шумом, поднимая в воздух брызги грязной воды, подъехали два джипа. Дверь машины, ехавшей впереди, наполовину приоткрылась, и из нее показалось лицо Кибы, напомнившее мне онигавара – изображение головы демона-о́ни, устанавливаемое на крышах зданий для охраны от злых духов.
– Извини, что заставил тебя ждать в такой ливень! – крикнул он высоким голосом, словно не желая проигрывать шуму дождя. – Скорее залезай!
Я поспешил к нему, на бегу складывая свой зонт, и запрыгнул на заднее сиденье. Несмотря на то что расстояние было совсем коротким, я умудрился опять промокнуть до нитки, пока неловко пытался открыть дверь.
– Этого парня зовут Аоки, он, в общем, мой подчиненный. В машине за нами – Сатомура с двумя своими помощниками, и еще Киносита. Киносита – мастер дзюдо, а этот Аоки – он… попросту говоря, он камикадзе.
Аоки, молодой человек с очень серьезным лицом, пробормотав: «Сэмпай, перестаньте, пожалуйста» – и изрядно сконфузившись, приветственно мне кивнул.
Всегда словоохотливый Киба был в тот день почему-то неразговорчив, да и я больше ничего не говорил. Внутренность машины заполнила немного напряженная тишина.
– Что он вообще собирается делать? – сказал наконец Киба.
Дождь сыпал с неба тонкими струйками, и мир снаружи машины представлялся размытым, как будто мы смотрели на него через матовое стекло.
На середине погруженного в темноту склона мелькнул проблеск света. Киба сузил глаза:
– Хм. Демон спускается с горы…
В кромешном ночном мраке возникла пятиконечная звезда. Колокольчик Сэймэя. Это был тот самый бумажный фонарь. С головокружительного склона, окутанного пеленой дождя, спускался причудливо одетый мужчина. В руке у него был зонт из промасленной бумаги. На нем было кимоно такого непроницаемо черного цвета, как будто оно было окрашено черной тушью. На его тонком черном хаори также были вышиты колокольчики Сэймэя. На руках у него были перчатки, закрывавшие только тыльные стороны ладоней. На нем были черные носки таби
[120] и черные деревянные гэта. Только ремешки гэта были красными.
Это был Кёгокудо.
Кёгокудо, который не отрывался от своих книг, наконец-то спустился с холма.
Вокруг глаз у моего друга как будто был нанесен темный грим, отчего он казался несколько осунувшимся.
Это было еще одно его лицо, которого я никогда раньше не видел.
Кёгокудо беззвучно приблизился к машине, беззвучно открыл дверь и молча сел на заднее сиденье.
Быть может, из-за того, что его одежда была совершенно черной, она выглядела практически сухой. Кёгокудо не обратил на меня внимания, как будто меня вообще там не было; наклонившись вперед, он что-то прошептал на ухо Кибе. Тот коротко ему ответил. По-видимому, они договаривались о каких-то деталях плана. Возможно, было что-то, о чем мне не следовало знать. Твердо решив ничего не говорить, я, чтобы не выглядеть невежливым, стал отрешенно смотреть в окно. Однако оконное стекло лишь отражало мое собственное растерянное лицо, и пейзажа за ним было практически не видно.
Рин. Мне показалось, что я услышал звон ветряного колокольчика-фурина. Но это, конечно, был только обман слуха.
Киба представил Аоки. Тот посмотрел на Кёгокудо с видом школьника, которого отругал преподаватель, и коротко произнес: «Аоки, приятно познакомиться».
– Я договорился встретиться с Ацуко на месте. Поскольку были некоторые вещи, о которых я хотел спросить, я позвонил ей, и она сказала, что во что бы то ни стало должна пойти вместе с нами. Я не смог отговорить ее от этого, так что решил пойти ей навстречу. Извини, что не предупредил тебя заранее…
Сказав это, Кёгокудо больше не произносил ни слова в течение всей поездки.
В ту дождливую ночь клиника Куондзи выглядела как огромный пустынный утес. Чтобы не вызывать подозрений, мы оставили оба джипа прямо перед перекрестком и отправились к тому утесу пешком.
Перед воротами клиники стояла Ацуко Тюдзэндзи, державшая в руках большой европейский зонт. Увидев нас, она молча поклонилась и заняла в нашей процессии замыкающее место. Чтобы остаться незамеченными, Киба с полицейскими – группа из шести человек – направились через сад прямо к педиатрическому корпусу. Они собирались ждать на краю леса за зданием клиники. Брат и сестра Тюдзэндзи и я, не теряя времени, пошли к холлу главного корпуса.
Холл пребывал практически в том же состоянии разгрома, в каком он был прошлым вечером. По-видимому, семья махнула рукой на попытки навести там порядок. Не было ничего, что могло бы защитить помещение от дождя, и тот нещадно хлестал через выбитые окна на земляной пол, смешиваясь с усеивавшими его мелкими осколками стекла и щебнем; под ударами его струй грязь и мусор разлетались в разные стороны, завершая превращение здания в руину.
