«Я должен встретиться с Рёко. Я…
Я обещал спасти ее…»
– Подожди, Сэкигути! Я запрещаю тебе действовать самостоятельно!
Резкий окрик Кибы остановил меня, когда я пытался выйти из комнаты.
Киносита встал в дверном проеме, преграждая мне путь.
– Рёко Куондзи – важный свидетель. Опрашивать ее должна полиция, – холодным тоном решительно заявил Киба и приказал Аоки привести Рёко.
У меня онемели ноги, и я даже не мог заставить себя сесть на стул. Мой позвоночник мелко дрожал от спазма.
Воцарилось долгое молчание. Даже звук человеческого дыхания казался здесь неуместным. В той комнате, где мы находились – по крайней мере, в тот самый момент, – должна была сохраняться совершенная, ничем не нарушаемая тишина.
Пожилая женщина и ее супруг ушли, поддерживаемые под руки двумя полицейскими.
Тотчас после этого дверь резко распахнулась и в помещение влетел бледный как полотно Аоки:
– Главный следователь Киба! Рё… Рёко исчезла!
– Что?! А что с конвойным?
– Он без сознания, получил удар по голове! Комната пуста, как скорлупка цикады!
– Скверно… – Кёгокудо поднялся со стула. – Кибасю! В этом здании ведь нет младенцев?
– Был ребенок, родившийся позавчера, но… нет, я точно объяснил ситуацию и дал распоряжение перевести мать и ребенка в полицейский госпиталь… Эй, в чем дело?
– Ну… – пролепетал Аоки.
– Что «ну»?!
– Ливень был таким сильным, и медсестра сказала, что, может быть, лучше подождать один день…
– Вот же кретин… Живо иди и проверь их! Если с ребенком что-нибудь случится, у нас у всех будут большие неприятности! – Он повернулся к другим офицерам и в ярости заорал: – А вы тут что ворон считаете?! Немедленно перекройте все выходы из этого здания! Ее ни в коем случае нельзя упустить! И чтоб мимо вас даже щенок наружу не выбежал!
Полицейские ринулись вон.
Воспользовавшись беспорядком и смешавшись с ними, я тоже выскользнул из комнаты.
Рёко… я должен был увидеть Рёко.
Я должен был во что бы то ни стало встретиться с ней.
Я промчался вниз по лестнице, мимо лаборатории и точно так же, как совсем недавно, выбежал на улицу.
Дождь хлестал так, словно прорвался купол неба. Где-то по пути с меня слетели больничные тапочки. Босой, я бежал, поднимая с дороги брызги жидкой грязи, – в точности как в тот день, когда, попав под артиллерийский обстрел, метался в попытках спастись, петляя и пригибаясь к влажной болотистой земле. Стоит обернуться или выпрямиться во весь рост – и я мертвец.
Я обежал по широкой дуге педиатрический корпус. Миновал снаружи сцену трагедии – библиотеку, которая никогда не была настоящей запертой комнатой.
В той комнате…
Я должен был оказаться в той комнате раньше всех.
Дверь, скрытая в зарослях сорных трав… была открыта.
За ней располагалось крошечное – около четырех татами
[132] – пространство, больше напоминавшее гардеробную, нежели комнату. В центре его лежало единственное татами, на котором стоял маленький фудзукуэ – традиционный низкий письменный стол. На нем лежала выглядевшая знакомой тетрадь – дневник Фудзимаки – и стопка старых писем. Письма Рёко, адресованные Фудзимаки. И…
то самое любовное письмо.
Сбоку от стола – большой белый цветок, похожий на раструб духовой трубы.
Дурман.
Рядом с ним – ящик из павлонии, где хранился старинный манускрипт с секретными традиционными рецептами.
Камень, предназначавшийся для того, чтобы разбивать головы младенцев.
Здесь были все недостающие фрагменты реальности.
Эта комната была отвратительной выставкой про́клятых предметов.
Стены были полностью закрыты стеллажами. Всевозможные медицинские инструменты. Металлические, стеклянные, керамические, они источали холод.
На одной из центральных полок стояли шесть больших стеклянных банок. Внутри их плавали…
шестеро младенцев.
У крайнего слева отсутствовала голова.
Младенец с лягушачьим лицом…
У младенца, находившегося в центре, посередине лба была большая родинка.
Это был сын Гоити Харасавы…
Не в силах больше этого выносить, я отвернулся, и меня вырвало в траву всем содержимым моего желудка. Я скорчился на земле, и меня рвало снова и снова. Хотя я практически ничего не ел со вчерашнего дня, один за другим мое тело сотрясали спазмы ужасной, выворачивавшей наизнанку рвоты. В груди и в горле жгло будто огнем. Желудочная кислота обжигала пищевод.
Однако благодаря дождю, лившему как из ведра и размывавшему ее, рвота прямо на глазах исчезала.
Придерживаясь рукой за дверь, я, пошатываясь, поднялся на ноги. Затем, стоя в дверном проеме, еще раз заглянул в комнату.
Эта комната сама была воплощением проклятия.
«За моей спиной.
Она стоит за моей спиной – Рёко».
В то мгновение я почувствовал, что весь покрылся гусиной кожей, и задрожал от внезапно нахлынувшего ужаса. Я ведь мог просто обернуться и посмотреть, чтобы убедиться. Однако…
Ощущение обрело форму, и шум дождя превратился в слова.
– Я думала, ты придешь в ту ночь. Надеялась, что ты придешь, чтобы спасти меня от этого гнусного Сугано.
«Что это значило?»
Обернувшись, я увидел перед собой белое лицо девочки.
Рёко – нет, «Кёко» – стояла под дождем, обнимая младенца, крепко прижимая его к груди.
«Та самая девочка.
Та самая девочка, которую я обесчестил в тот день».
И все же она думала, что я приду спасти ее?
Нет, неправда. Та, что стояла там передо мной, не была маленькой девочкой. У нее были глаза кэдамоно – дикого зверя.
– Отойди в сторону. Это моя комната. Там я буду растить этого ребенка. В ту ночь ты не пришел, так что теперь уже слишком поздно. Потому что отец этого ребенка – тот человек. Ну же, отойди.
Я застыл, словно связанный по рукам и ногам. В голове клубился туман. Я был не в силах произнести ни звука.
Слова куда-то ушли.
– Уйди с дороги!
– Рёко! – Внезапно из темноты выбежала управляющая делами клиники – нет, теперь она была лишь Кикуно Куондзи – и крепко вцепилась в рукав Рёко. – Младенца, верни младенца! Не делай больше этих ужасных вещей!
