– Так все-таки он пытался создать гомункулуса?
– Эй-эй, почему ты делаешь столь скоропалительный вывод? Не торопись. Здесь содержатся все результаты его исследований. Как уже сказал, позже я внимательно их прочитаю.
Кёгокудо похлопал ладонью по лежавшей на столе стопке тетрадей, затем, проведя снизу вверх пальцем по их корешкам, отчего тетради издали тихий шелест, взглянул на меня.
– Кстати говоря, Сэкигути-кун. Почему в этой стопке отсутствует дневник первой половины пятьдесят первого года, двадцать шестого года эпохи Сёва – именно тот ключевой период, о котором я больше всего хотел прочитать? Его изначально не было? Часть жизни, которую он провел в Германии, а также годы военной службы здесь есть. Недостает лишь одного фрагмента. Это не кажется тебе странным?
– Это какая-то глупость… я, конечно, не проверял все настолько тщательно, но с чего вдруг мог исчезнуть фрагмент из середины?
– Но его нет.
Я внимательно проверил ярлычки на корешках каждого тома, просмотрев их от нижнего к верхнему, – действительно, одна тетрадь куда-то пропала.
– Едва ли это дело рук нашего методичного Фудзимаки-си, – а это значит, что тетрадь забрал кто-то другой. Кажется, когда вы вернулись в лабораторию, ты заметил, что веревка, скреплявшая пачку, была ослаблена, верно?
Я сам видел, как Ацуко Тюдзэндзи тщательно перевязала тетради. Однако затем веревка развязалась.
– Вот как… ты думаешь, что, пока мы были в педиатрическом корпусе, кто-то пришел и вытащил из стопки один из журналов? Но таком случае… в клинике есть человек, который не хотел бы, чтобы этот дневник был прочитан… так получается!
– Нет, ведь лаборатория не запирается на ключ, да и к тому же в крыше здания зияет огромная дыра, через которую в него легко проникнуть с улицы. Кто угодно, кто захотел бы его украсть, смог бы это сделать. Так что мы не можем с уверенностью утверждать, что это был человек, находившийся в клинике. Однако дневник этот не новый, а список людей, которые не хотели бы, чтобы кто-то ознакомился с записями десятилетней давности, довольно ограничен.
Кроме Кёко, мне на ум не приходило никого, кто принадлежал бы к клинике на данный момент и имел бы отношение к Фудзимаки-си в то время, когда была написана пропавшая тетрадь, – больше десяти лет назад. Впрочем, директор клиники тоже с ним встречался… Может быть, в то время произошло нечто плохое, что они предпочли бы скрыть?
– Кстати, Кёгокудо, почему тебя так интересует именно дневник сорок первого года?
– Потому что это именно тот период, когда Фудзимаки-си впервые вступил во взаимоотношения с семьей Куондзи. Ты доставил его любовное письмо шестнадцатого сентября сорокового года. В следующем году он отправился в Германию – в апреле сорок первого. Я хотел узнать, что произошло между этими двумя событиями.
– Как у тебя получается так хорошо запоминать даты? Я сам доставил то письмо, но забыл даже про его существование.
– Разве это не классический пример психогенной амнезии? Не ты ли сам говорил об этом прошлым вечером? Чтобы защититься от пережитой травмы, ты сознательно скрывал собственные воспоминания. Но знаешь ли ты о том, как тяжело пришлось тогда окружавшим тебя людям?
Я не понимал, о чем он говорит. Я полностью забыл все, что было после того, как я принес Кёко любовное письмо.
– В тот день ты вернулся в общежитие вечером около одиннадцати – с таким лицом, будто был одержим злым духом, и последующие две недели провел, запершись в своей комнате и ни с кем не разговаривая. Ты ничего не пил и не ел, так что я и Энокидзу, беспокоясь за тебя, каждый день навещали тебя и заставляли что-нибудь поесть. Я даже отвечал за тебя на перекличках в классе. Не говори мне, что ты все это забыл.
– Но я все забыл.
Я действительно ничего из этого не помнил. Нет… у меня было ощущение, что все это правда происходило, и когда мой друг говорил, я вспоминал описываемые им события, но у меня не возникало чувства, что все это действительно случилось со мной.
– Вот она, твоя благодарность… Если б не было нас – тебя, возможно, тоже сейчас не было бы на свете. Ты уже находился на грани распада своей личности, а поскольку ты ничего не рассказывал нам о том, что с тобой произошло, мы ничего не могли для тебя сделать. Однако Фудзимаки-си тогда по какой-то причине упорно настаивал на встрече с тобой. Но ты ни в какую не хотел с ним встречаться, и он поручил мне передать тебе устное сообщение.
– Ч… что в нем было?
– Это уже просто противно. Я же передал его тебе слово в слово. – Кёгокудо, сузив глаза, раздраженно посмотрел на меня.
– Не злись, пожалуйста. Так что он сказал?
– «Спасибо, благодаря тебе моя мечта исполнилась» – вот что он просил тебе передать.
Вот как. Так, значит, он все-таки получил ответ от Кёко Куондзи. Более того, это был, судя по всему, благоприятный ответ. А затем Фудзимаки-си, чтобы сдержать данное мне обещание, как настоящий мужчина, отправился просить ее руки.
– Тогда я спросил его, что это вообще означает, но он лишь пояснил, что ты все поймешь, когда я упомяну тебе про письмо. Сопоставив все обстоятельства, я догадался, что упомянутое письмо не может быть не чем иным, как любовным посланием, – но, когда спросил тебя об этом, ты в ответ лишь застонал – по-видимому, уже тогда ты все забыл.
– Кёгокудо, но почему тебе пришло в голову увязать эти события с тем, что происходит сейчас?
– Как, он же сам рассказал мне, что был влюблен в девушку из семьи Куондзи. И я был тем самым человеком, который посоветовал ему написать ей письмо или как-то еще сообщить о своих чувствах.
«Точно, он сказал то же самое…»
Рассказывая о том, что с того времени потребовался целый год, чтобы прошла моя депрессия, Кёгокудо по очереди открывал и пролистывал дневники.
– А-а, вот оно.
* * *
15 сентября 1940 г. (15 г. эпохи Сёва), воскресенье. Облачно, после полудня ясно.
Душевные терзания. Наконец по прошествии трех дней я закончил письмо, написанное по совету Акихико Тюдзэндзи-куна. Проведя целый день в беспокойстве и растерянности, я наконец решился доверить его Тацуми Сэкигути-куну. Ах, сам я пребываю в такой прискорбной нерешительности, что достоин лишь сожаления.
* * *
16 сентября 1940 г. (15 г. эпохи Сёва), понедельник. Погода неизвестна.
Весь день пролежал в постели, чувствуя себя больным, и даже не посещал лекции. Поскольку не выходил и не смотрел на улицу, не знаю, какая сейчас погода. В настоящее время уже наступила глубокая ночь, однако Сэкигути-кун еще не возвратился. Беспокойство усиливается. Все же не следовало доверять другому человеку дело, которое я должен был исполнить самостоятельно, и теперь я не испытываю по этому поводу ничего, кроме раскаяния.
