– А как же школа? – оторопел он.
– Ты не пойдешь сегодня в школу. Мы поедем к маме.
Нат привез Дэвида в больницу, где сейчас лежала Перл. Несколько месяцев назад ей диагностировали неоперабельный рак груди. Женщине назначили лечение, которое только выматывало ее и постепенно убивало. Когда Дэвид увидел мать, от женщины, казалось, осталась только тень человека. Подросток в нерешительности замер в дверях, когда его привели в палату, но женщина нашла в себе силы заулыбаться.
– Ну что ты стоишь в дверях, заходи, расскажи о школе, – через силу сказала женщина. Было видно, что ее не сильно заботят школьные дела Дэвида, да и присутствие сына отнимало у нее слишком много сил, чтобы она могла искренне порадоваться его приходу. Дэвид чувствовал эту натянутую, как струна, неловкость, поэтому постарался побыстрее попрощаться с Перл.
Спустя несколько дней приемная мать Дэвида умерла. Подросток плохо понимал, что вокруг происходит, а все старались с ним не разговаривать, боясь нанести ему травму. В их доме почему-то денно и нощно стали дежурить знакомые матери по еврейской общине. Все вокруг что-то делали и суетились, а отец почему-то целыми днями сидел в спальне и смотрел в окно. Он даже закрыл магазин, который продолжал работать даже во время массовых беспорядков. Придя домой, черный от горя отец попросил Дэвида собрать свои вещи на неделю. Дэвид предпочел не задавать лишних вопросов и просто отправился к себе в комнату.
Вечером они с Натом приехали в небольшой мотель на окраине Бронкса, где Нат арендовал номер на неделю вперед. Традиции предписывали ему хранить молчание и горевать, а Перл всегда чтила традиции. Эта скорбь казалась сейчас важной частью прощения и прощания. Отец подростка целыми днями сидел у окна, предоставив Дэвиду полную свободу действий. Не нужно было ходить в школу, воевать за время «комендантского часа» или скандалить по поводу очередного приятеля, который не нравится Перл. Дэвид оказался предоставлен сам себе и в то же время заперт в коробке гостиничного номера в компании с бесконечной скорбью и одиночеством Ната.
Вот он я, человек, который с самого начала предпочел бы не рождаться и который проклинал тот день, когда это произошло. Вот он я, убогий и непутевый, не знающий счастья и поглощенный фантазиями о смерти и надеждами о самоубийстве. Все же мне и вправду не стоило рождаться.
Дэвид Берковиц
Дэвида как будто все перестали замечать. На похоронах всякий раз, когда кто-то из этих тетушек натыкался на него взглядом, они начинали неловко улыбаться и старались ретироваться куда-нибудь в другое место. Спустя несколько дней прошли похороны, на которых Дэвид чувствовал себя идиотом из-за незнания бесконечных правил и традиций.
На следующий день после похорон в их квартире в самом сердце Бронкса воцарилась абсолютная и неизбывная тишина, прерываемая только веселыми голосами детей из приоткрытого окна. Эти звуки казались абсолютно неуместными и лишними в бесконечном и мертвом молчании квартиры семьи Берковиц.
Дэвид стал все чаще убегать из дома и пропускать занятия в школе, предпочитая проводить это время среди опустевших домов и бездомных людей, оккупировавших эти кварталы. В один из вечеров он заметил в окнах пустого дома какую-то вечеринку. На сей раз он был готов к этому. Подросток достал из кармана куртки бутылку со своей «фирменной» зажигательной смесью и кинул ее в сторону дома. Бутылка разбила окно, но не попала внутрь дома. Огонь тут же полыхнул, испугав и тех, кто был внутри дома, и Дэвида, который тут же побежал в сторону своего дома.
После этого инцидента Дэвид решил больше не гулять в квартале заброшенных домов. Он исправно посещал школьные занятия. Учителя знали о произошедшем с матерью Дэвида, но, что еще страшнее, они предупредили об этом учеников. С этого момента между подростком и остальным, внешним миром начала расти пуленепробиваемая стена, которую уже невозможно было бы разбить с помощью бутылки с зажигательной смесью. И дети, и учителя теперь старались обходить Дэвида стороной, не трогать его, то ли из страха задеть его чувства, то ли из животного страха перед смертью и чужими проблемами. Когда вы видите человека, оказавшегося в тяжелом положении, инстинктивно вы хотите отойти от него, чтобы его проблемы не стали вашими.
Спустя две недели после похорон Перл Нат впервые за долгое время решил разобрать почту. Среди горы неоплаченных счетов и рекламных буклетов оказалось письмо от дирекции Co-op сity. В нем сообщалось, что им одобрена покупка квартиры в новом доме на бульваре Co-op, лучшем месте нового жилищного комплекса. Письмо было датировано днем смерти Перл. Это был ее последний подарок самым близким людям. Женщина понимала, что Дэвиду нужно держаться по-дальше от дурного влияния разъедающей Бронкс нищеты.
* * *
Психиатрическая больница округа Кингс, 1978 г.
– Когда мы приехали в больницу, я растерялся и просто не знал, что должен делать. Она лежала там и почти не могла говорить или двигаться, казалось, я могу ее убить, если прикоснусь. Было видно, что ей мучительно видеть меня, поэтому я постарался быстрее выйти за дверь. Вы никогда не слышали про теорию двойного зажима? Мне кажется, что в какой-то мере ее можно применить ко мне.
– Вы хорошо подкованы в этом вопросе. – Психиатр Дэвид Абрахамсон откинулся на спинку кресла и стал наблюдать за Дэвидом. Сейчас он почему-то занервничал, хотя минуту назад, рассказывая о смерти своей приемной матери, он выглядел совершенно безразличен к тому, о чем говорил.
– Здесь нечем больше заняться, – развел руками Берковиц.
– Эта теория предлагает ответ на вопрос о причинах шизофрении, вы считаете, что больны?
– Для этого здесь вы, но мне кажется, что здоровый человек не поступал бы так, как поступал я. Вы так не думаете?
– Некоторые люди начинают войны, в которых гибнут миллионы. Их нельзя назвать безумцами, – улыбнулся психиатр.
– Они не борются с демонами, – чуть подумав, ответил Дэвид.
Теория двойного зажима получила свою популярность в 1970-х годах. Психиатр Грегори Бейтсон работал в детской психиатрической больнице, в которой часто проходили лечение дети с подозрением на шизофрению и шизоидное расстройство личности. Туда часто приходили матери. Обычно они приходили во время прогулки, вставали возле врача, который обязан был наблюдать за детьми в этот момент, и начинали высматривать в толпе своего ребенка. Заметив знакомую фигуру, они окликали его по имени, приседали и распахивали руки для объятий.
Дети, которые сюда поступали, обычно находились в остром состоянии и нуждались в срочном медикаментозном вмешательстве. Психотропные препараты в те годы имели множество побочных действий, поэтому такие дети редко выглядели как младенцы из рекламы детского питания. Часто они плохо понимали, где находятся, у них могла наблюдаться спастика
[2] или непроизвольное слюноотделение. Увидев ребенка в таком состоянии, женщины не могли скрыть отторжения и отвращения. Дети замечали, что мать не хочет к ним прикасаться, и замедляли шаг.
