Только кот забрался на печку, сороконожки влезли на стол и устроили около бидона возню: одни хотели его подвинуть, другие – наклонить, третьи влезли на ручку бидона и повисли на ней, как гроздь винограда. Бидон немного покачался и опрокинулся. Сороконожек это нисколько не огорчило, они стали пить молоко со стола, купаться в нем, брызгаться, а один, самый умный, соображал, как бы запустить в молочной луже кораблик с белым парусом…
Вася на окошке напрасно надрывался – его не слышали. Шум, поднятый сороконожками, разбудил Михеева. Он страшно огорчился, увидев пролитое молоко, хотел задать им трепку, но вспомнил о своем несчастном детстве и сдержался.
– Ты, Васенька, прав, без книжки тут не обойтись, – сказал он столетнику. – Раньше они меня хоть немного слушались, а теперь подросли и совсем перестали…
И Михеев принялся за уборку. А сороконожки побежали во двор и помогать не стали.
Дело шло уже к вечеру, а Антверпен, улетевший рано утром за зерном на дальнее поле, все не возвращался. Дети требовали каши, Михеев накормил их какими-то домашними остатками и уложил спать. Теперь Михеев и Вася очень беспокоились, не случилось ли с Антверпеном чего плохого. До самого утра просидел Михеев на подоконнике рядом с Васей, глядя в темное окно. Ни Марьи Семеновны, ни Антверпена.
“Погиб, погиб наш друг”, – совсем уж было отчаялись Вася с Михеевым.
Но Антверпен не погиб, хотя неприятность действительно случилась. Он набил полный рюкзачок зерном, хотел взвалить его себе на спину, но сделал неловкое движение и вывихнул крыло. Лететь он теперь не мог. Он, конечно, давно бы добрался до дома, если бы был порожняком, но ему было жаль бросить набитый зерном рюкзачок, поэтому он еле-еле ковылял по дороге, толкая перед собой зерно для сороконожек. Только к вечеру следующего дня добрался он до дому. Он был весь в пыли, крыло волочилось по земле, клюв раскрыт, он еле дышал.
– Живой, голубчик ты наш! – прошептал Вася.
Михеев, втянув поглубже свои острые когти, прижал друга к груди. Кошачье и воробьиное сердца бились в лад.
А жестокосердые сороконожки, поужинав, продолжали свои мелкие драки и глупые игры и на чужие страдания не обращали никакого внимания.
Вася и Михеев принялись за лечение Антверпена. Вася велел аккуратно отрезать самый толстый из своих листков и привязать к больному крылу. Михеев растопил печь и поставил на нее ведро с водой из бочки, чтобы обмыть Антверпена – у него от пыли и грязи все перья слиплись. Когда вода закипела, случилось еще одно несчастье: Михеев поскользнулся на яблочной кожуре.
Обычно все поскальзываются на банановой кожуре, в крайнем случае на апельсиновой, но где их взять в нашей средней полосе, где не растут ни бананы, ни апельсины, а до магазина очень далеко. С яблоками дело тоже обстояло не блестяще, но как раз накануне Михеев сам же побаловал деток и принес полтора килограмма яблок белый налив. Вот сороконожки и разбросали по полу яблочную кожуру – другой-то не было.
Так и произошло несчастье: Михеев поскользнулся, кастрюля с кипятком выпала из его лап, и он обварился с ног до головы. Он издал дикий вопль и запрыгал по всему дому от ужасной боли.
Теперь, когда Михеев нуждался в лечении гораздо больше, чем Антверпен, воробей совершенно забыл, как отвратительно он чувствовал себя всего минуту тому назад. И он взялся за лечение кота: расстелил чистую простыню, уложил на нее стонущего Михеева и стал его обмазывать соком столетника. Вася только подставлял всё новые и новые листики, чтобы воробей их отклевывал и прикладывал к ожогам. И всю эту процедуру Антверпен проделал героически – одним крылом. Второе, с компрессом из Васиного сока, бессильно болталось и только мешало ему.
Вася, сидя в своем горшке, не мог сдержать слез и причитал не переставая – за что ему такое несчастье, почему он родился жалким растением, у которого нет ни рук, ни ног, чтобы помочь своим друзьям в беде. Друзья утешали его как могли: Антверпен говорил, что не встречал ни среди животных, ни среди растений такого образованного и такого благородного существа, а Михеев сквозь стоны слабым голосом сказал, что он особенно любит его именно за то, что он растение и что его зеленый цвет такого редкого и прекрасного оттенка, какой не встречается у птиц и животных, даже у африканских: у лягушек, к примеру, противный грязноватый оттенок, а зеленая окраска попугая нестерпимо вульгарна.
Антверпен тем временем отклевывал от Васи по листику, пока не обнаружил, что от столетника почти ничего не осталось: всего один маленький лист торчал из земли!
Неумытые сороконожки, оставшись без надзора взрослых, заснули прямо на столе, среди грязной посуды…
Глава девятая
Малыши проснулись и подняли страшный шум – просили есть. Михеев был так измучен ожогами, что и хвостом шевельнуть не мог. Антверпен закряхтел в своей клетке и вылез, волоча больное крыло, чтобы приготовить завтрак. Молока не было. Но рюкзак с зерном стоял у двери, и на несколько дней еды сороконожкам должно было хватить. Пока воробей, шатаясь от слабости, варил детям кашу на воде, они дружно били ложками по столу и кричали: “Каши! Каши! Каши!”
Антверпен, из последних сил мешая кашу, обратился за помощью к другу:
– Вася, объясни им, пожалуйста, что сырые зерна вредны для детского пищеварения.
Антверпен обернулся к Васе, чтобы получить от него поддержку, но – о боже! – Васи в горшке не было. Почти не было.
Вместо пышного зеленого куста в горшке торчал один-единственный, усохший за ночь листик.
– Погиб! – завопил Антверпен. – Вася погиб! Вася засох! О горе! Он отдал все свои прекрасные, толстые, здоровые листики, чтобы вылечить Михеева, а себе для жизни оставил один-единственный листик, и теперь он погиб! Умер бедный наш друг!
Михеев заплакал на печке. Но он был так слаб, ожоги вызывали такую ужасную боль, что он не мог встать.
– Он умер, – сказал один из малышей.
– Надо посмотреть, как это, – сказал другой.
Один за другим они влезли на подоконник и заглянули в горшок: вместо могучего рослого столетника с множеством толстых листьев в середине горшка торчала какая-то сухая закорючка.
Горько плакал Михеев, облепленный целебными листьями.
– Он умер из-за меня! Он отдал все свои листья, чтобы залечить мои раны!
Антверпен хотел сказать что-то утешительное, но ему ничего не приходило в голову.
Зато один из малышей, наверное, самый смелый, сказал:
– Не плачь, Михеев. Он умер из-за нас. Ты не виноват. Это мы нарочно разбросали яблочную кожуру, потому что хотелось посмотреть, как ты шлепнешься.
– Это ты хотел, чтобы Михеев шлепнулся? – спросил Антверпен у самого смелого, но он сразу же пискнул: “Не я!” – и спрятался среди братцев и сестер. – Так кто же из вас хотел, чтобы Михеев шлепнулся? – спросил пораженный Антверпен.
Малыши закричали вразнобой:
