– О, правда? – с сарказмом кидаю я ему в спину. – Без шуток. Определённо невероятно. Летающие сигары. Всё раскрашено, как фигова радуга. У моего отца нет бороды. А татуировки-то – я только что поняла! Татуировки все пропали. Мэнни, притормози. Я ничего не понимаю и мне страшно.
– …и я тоже не всё понимаю. Только то, что я проснулся сегодня с ужасной головной болью, а мир вокруг стал другой.
– Да, я тоже. Но я не… это всё, я не… Мэнни, тебя это вообще не волнует? Тебе нормально? Мы попали в мир фиговых летающих машин, Мэнни!
– Знаю! Но просто я уже сбился со счёта, сколько раз просыпался в незнакомой кровати, в новой спальне, в новой временной семье. А это… Ну, просто чуть более впечатляющая версия. Разве не офигенно?
Он что, серьёзно?
– Нет! Вообще нет! Даже ни капли не «офигенно». Почему ты такой спокойный? Это же жуть! Я в ужасе.
Я равняюсь с ним и пристально на него смотрю – очень пристально, вглядываюсь в его яркие глаза, которые прямо-таки сияют.
– Это всё кобака, Уилла. Она привела нас сюда, я уверен!
Кобака! Не то чтобы я напрочь забыла про ко-баку, но…
– Так что произошло? Мы пошли за этой зверюгой в пещеру. Это правда было, так? Спасибо, что затащил туда, кстати. А потом… что?
– Я не совсем уверен.
– Ты же сказал, что объяснишь.
Мэнни не отвечает. Мы на побережье, и я пытаюсь всё внимательно разглядеть, но смотреть особо не на что. Не считая странных автомобилей, бесшумно проносящихся мимо нас с счастливого вида пассажирами, кругом царит буйство красок. Я словно оказалась в детской книжке с картинками. По тротуару нам навстречу бежит группа бегунов – сплошное мельтешение разных оттенков красного, жёлтого, фиолетового, розового. По сути, единственное, что не режет взгляд, – это их светлые волосы, хотя у одной пожилой леди они выкрашены в синий.
На Поле, длинной полосе травы между дорогой и пляжем, люди возводят какие-то столбы; там стоит сцена с подсветкой и ряд громадных багровых шатров, будто на носу большой праздник. Я сворачиваю наперерез Мэнни и останавливаюсь, вынуждая его резко притормозить.
– Мэнни. Скажи мне, что происходит.
Он пожимает плечами и снова начинает крутить педали.
– Наверное, со временем узнаем. Я не думаю, что мы можем что-то изменить, а ты? Так зачем волноваться? Скорее всего, всё как-нибудь образуется. А пока что мы можем… наслаждаться этим, наверное. Или у тебя есть идеи получше?
Мне трудно поверить, что его всё устраивает. Мы свернули от побережья направо и оказались у школы, и Мэнни продолжает, пока мы спешиваемся:
– …но скоро мы выясним побольше.
Я пристально смотрю на своего друга, и меня снова охватывает чувство, что Мэнни чем-то отличается от других. Он улыбается, и мне кажется, что он отчего-то стал выше и уже не сутулится. Раньше я никогда не видела, чтобы Мэнни стоял полностью прямо. Он всегда немного горбится, будто пытаясь защититься.
Он указывает на свой трайк.
– Вот это фрирайд. Бонни в доме имени Уинстона Черчилля мне всё объяснила. Расстроилась немного. Подумала, что я просто корчу из себя тупого.
– Значит… ты тоже проснулся в своей обычной кровати?
– Ага. В голове было совсем паршиво. Всё кажется каким-то неправильным.
– Да! Ох, ну слава богу. Я думала, только у меня так. Но почему, Мэнни, почему? И что всё это значит?
Я смотрю на фасад школы, на котором обычно висят большие буквы, складывающиеся в «СРЕДНЯЯ ШКОЛА УИТЛИ». Теперь же там написано «АКАДЕМИЯ ФРАЙ».
Потом, сквозь гомон других детей, до нас доносится знакомый голос.
– Доброе утро, Вильгемина, доброе утро, Эмануэль. Вижу, вы пришли как раз вовремя.
– Миссис Поттс! – восклицаю я и чувствую такое облегчение, что бегу к ней, раскинув руки. Когда я стискиваю её в объятьях, она коченеет, как манекен в магазине. Я отпускаю её, и мне вдруг становится ужасно неловко. В её взгляде читается позабавленное неодобрение.
– Прошу прощения, Вильгемина? Думаю, ты хотела сказать «Клэр», не так ли?
Я на миг задумываюсь, и Мэнни, судя по выражению его лица, тоже. Миссис К. Поттс. Не знала, что её зовут Клэр.
– Эм… да! Клэр?
Миссис Поттс улыбается: всё нормально.
– Спасибо, Вильгемина. Как твоя учительница по миротворчеству, я не совсем готова, чтобы ко мне обращались официальным именем. А теперь входите поскорее.
Честно говоря, больше всего мне хочется пойти домой. Но пока я думаю об этом, меня вроде как вносит в школу волной людей в разноцветной одежде.
Глава 13
Я решаю, что буду держаться как можно ближе к Мэнни. Как бы странно я себя ни чувствовала, с ним становится полегче.
– Миротворчество? Это ещё что? – спрашиваю я его по дороге в класс. Я узнаю некоторых ребят (но не всех) и здороваюсь, но чувствую себя так, будто плыву под водой: всё кажется замедленным и приглушённым.
Вокруг двигаются люди – плавно и быстро, но не шумно. По крайней мере, все улыбаются. Кое-кто говорит мне «Привет, Мина!», и я пытаюсь ответить с улыбкой – когда вспоминаю, что это вообще-то ко мне обращаются. Я не только не привыкла к этому имени, но и не припомню, чтобы мне часто говорили в школе «Привет, Уилла!» Видимо, вот она какая – популярность.
Прямо за дверью нашего класса висит полочка, на которую все должны сложить телефоны, и я начинаю искать свой, пока не вспоминаю, что у меня его нет. А потом замечаю, что и полочки тоже нет, зато есть что-то гораздо странное.
Я пихаю Мэнни и говорю:
– Ты заметил? Ни у кого с собой нет телефонов.
– Мне кажется, тут вообще их нет, – отвечает он. – Ты видела, чтобы кто-нибудь пользовался телефоном?
Как только мы садимся за парту, я внимательнее разглядываю все новые лица и штуки, висящие на стенах. Я говорю Мэнни:
– Смотри, кажется, наш постер сняли.
Раньше он висел прямо рядом с доской. Мы с Мэнни сделали этот (довольно крутой, как по мне) постер на уроке личного, социального и медицинского просвещения, и он настолько понравился миссис Поттс – простите, Клэр, – что она повесила его на стену. На нём написано:
А мы говорим: дайте миру шанс!
Это строчка из старой-престарой песни Джона Леннона, написанная крупными буквами. И мы распечатали на школьном принтере кучу фоток разных миролюбивых людей. Там был сам Леннон, Мартин Лютер Кинг-младший, Иисус, Нельсон Мандела, мать Тереза Калькуттская, М. К. Ганди и много кто ещё. Из серебряной фольги мы вырезали слёзы, которые падали из глаз этих людей на изображение земли, объятой пламенем.
