Это явно была очередная попытка миссис Поттс «вытащить меня из раковины», как она однажды выразилась. Знаете, поставить Новенького в пару к Тихоне и посмотреть, вдруг они подружатся. Или, может, она думает, что я хорошо на него повлияю. Я никогда не влипаю в неприятности в школе, а вот от Мэнни так и веет каким-то озорством.
Думаю, дело в основном в его глазах: они зелёные и яркие, как разрезанный киви, и таращащиеся и печальные – весьма странное сочетание.
В нашей школе нет формы, но предполагается, что мы должны одеваться «разумно». А Мэнни явился в полосатых штанах, носках с радугой и мягкой фиолетовой толстовке. Я услышала, как Дина Малик говорит:
– Вау, гляньте-ка на этого Вилли Вонку!
Всё это казалось частью его «нездешности».
И как будто волшебности.
Школьный день закончился, и я жду Мэдисон и Джесс у спортзала, чтобы вместе пойти домой. Так будет дольше, но я не против. У меня с собой «Шоколадный крем Фрая» – я хочу их угостить, но тут замечаю, что они уходят по противоположной стороне игровой площадки и уже слишком далеко, чтобы звать их. Как они там оказались, не проходя мимо спортзала, – настоящая загадка. Я разворачиваю велик и еду другим путём, пытаясь избавиться от мысли, что они меня избегают.
На Мэнни я наталкиваюсь в конце переулка, ведущего от побережья к школе, который все называют Какашечным проулком. Он просто сидит на каменном заборе рядом с потрёпанным жёлтым великом и вроде как занят каким-то своим делом.
– Привет, Уилла, – говорит он, не успеваю я даже с ним поравняться. Мне приходится резко притормозить, чтобы не врезаться в него. – Я подумал, расскажу-ка я о себе. Чтобы сэкономить время, знаешь?
Что нужно говорить, когда кто-то заявляет такое? Лично я остроумно отвечаю:
– Эм… – что Мэнни, видимо, расшифровывает как «Да, давай – расскажи мне о себе абсолютно всё, хоть я вообще-то и не просила».
Он отбрасывает с глаз длинную светлую чёлку и говорит:
– Ну хорошо.
Мы начинаем катить велики по тротуару, мимо заколоченных витрин, разрисованных граффити. На дворе май, но с серого Северного моря дует холодный, влажный ветер; мелкий мусор кидается нам под ноги, как непослушный щенок. Мэнни останавливается вытащить из спиц велика обёртку от фруктового льда.
– Ты не пугайся, Уилла, – говорит он. – Просто я жил примерно в тысяче временных семей с новыми родителями, новыми братьями и сёстрами и считаю, что так быстрее. Я всё равно тебе это расскажу рано или поздно, так почему бы не сделать это рано? – Потом он улыбается мне, будто подначивая меня поспорить.
– Потому что… я тебя вообще не знаю?
– Именно поэтому! А так узнаешь. Понимаешь ли, мы подружимся, я уже вижу. Упс, осторожно – собачьи какашки!
Я огибаю их.
– Уже видишь?
– Поверь мне, если бы ты сменила столько школ, спецшкол, семей и детдомов, сколько я, у тебя бы выработалось чутьё на такие вещи. Кроме того, тебе нужен друг, так почему бы мне не стать им?
Сгорая со стыда, я прекращаю катить велик и перекидываю через него ногу, собираясь уехать.
– Эй, постой! – говорит Мэнни. – В чём дело?
– В тебе дело. Не нужен мне друг.
– Тогда почему ты возвращаешься со школы одна? Почему тусуешься в обед в библиотеке сама по себе? Почему…
– Ладно, ладно, – рявкаю я. – Может, у меня не так много друзей. Тебе-то что до этого?
– Ну, у меня вообще ни одного нет. Пока что. Так что, знаешь…
Мэнни видит, что мне немного неловко, так что быстро перехватывает нить разговора.
– Ладно, – говорит он. – Эмануэль Уивер – это ты уже знаешь. День рождения: первое февраля, подарки приветствуются, но не обязательны. Шутка! Братьев-сестёр нет. Последняя приёмная семья переехала в Австралию, чтобы убраться от меня как можно дальше.
Я бросаю на него взгляд. На его лице полуулыбка, так что, наверное, он шутит. Он продолжает:
– Сейчас живу под опекой Норт-Тайнсайдских соцслужб в детском доме имени Уинстона Черчилля на побережье. Папу никогда не знал. Мама… больше не с нами.
Он делает паузу.
– Вот и всё. Это я.
Это всё как-то неожиданно, особенно последняя часть. Я говорю:
– О. Понятно. Хорошо. Ну, то есть в том, что ты сказал в конце, нет ничего хорошего. Мне очень жаль. Я хочу сказать, твоя мама… – Я лопочу что-то несвязное и мне неловко.
– Ага, ну да, спасибо. Ты, наверное, хочешь узнать, что с ней стало?
– Нет! Ну то есть, если она, ну ты понимаешь, эм… умерла, тогда, эм…
О нет, это просто ужасно.
Мэнни перебивает.
– Она не умерла, Уилла.
– О. Просто ты сказал, что она больше не с нами, так что я подумала…
– Нервный срыв, – говорит он. – Если кратко, она пошла по магазинам и больше не вернулась. Это длинная история. Я был совсем маленьким.
– Это просто жуть, Мэнни. Бедная она. Бедный ты.
Мэнни прекращает толкать велик и начинает возиться с одним из тормозных тросиков.
– Спасибо, – со вздохом говорит он. – Никто толком не знает, что именно произошло. Мне было всего четыре, так что мне талдычили в основном «У мамочки головка бо-бо» и всё в таком духе. Формально она всё ещё считается «пропавшей без вести». Но Джейкоб – это мой соцработник – говорит, что я должен учиться жить с мыслью, что моя ма, возможно, умерла. – Он пожимает плечами. – Вот только она жива.
Сложно придумать, что сказать. Со мной обычно редко делятся такими личными подробностями, особенно так внезапно. Некоторое время мы катим велики молча, а потом я спрашиваю:
– Откуда ты знаешь?
– Я не знаю, – отвечает Мэнни. – Но только то, что я чего-то не знаю, ещё не значит, что это не так. Когда-нибудь я её найду. Я это чувствую.
Я снова гляжу на него: он выпятил челюсть и крепко стиснул губы, будто привык рассказывать эту историю и не плакать. Глаза у него сияют. Несколько секунд мне ужасно неловко, а потом Мэнни говорит:
– Ну ладно. Всё обо мне да обо мне. Что насчёт тебя?
Ого.
– Эм… э… Вильгемина Шафто, но так меня никто не называет. День рождения: четырнадцатое ноября. Живу с мамой и папой, они управляют Уитли-Бэйским парком отдыха «Счастливая Страна». – Я тараторю, и всё это звучит слишком нормально и идеально по сравнению с историей жизни Мэнни, так что я добавляю: – У меня есть сестра, её зовут Алекс. Ей пятнадцать, и она настоящая заноза в одном месте. А ещё мои мама с папой вечно ругаются, потому что бизнес идёт плохо, ну и… как бы…
Я умолкаю. Это всё правда, но, конечно, подробностей я не знаю. Мама с папой велели мне не болтать про бизнес – вдруг поползёт слух, что у «Счастливой Страны» проблемы. Каждый раз, когда к нам собираются приехать люди из «Солнечных Сезонов» на своих блестящих машинах, родители начинают ругаться всё сильнее.
