Честное слово, уже даже мне самой всё начинает казаться невероятным.
И всё же, прежде чем разразиться рыданиями, я говорю им то, что сказала мне Моди:
– Правда – она правда и есть, верите вы в неё или нет.
Глава 23
Прошёл уже день. Я почти не выходила на улицу. Сегодня понедельник, но мама с папой отпросили меня со школы, якобы чтобы я могла справиться с «травмой» от пребывания на волоске от гибели, хотя я-то знаю, что происходит на самом деле.
Они думают, у меня «искажённое восприятие реальности». Никто мне не верит. Мне дают время «прийти в себя», прежде чем вернуться в школу, иначе мой рассказ разнесут в клочья всякие Дины Малик и ей подобные. Нас с Мэнни безжалостно задразнят, и школе придётся разбираться с серьёзным случаем буллинга.
Ну ладно, по правде говоря – потому что «правда» становится для меня всё важнее, – к этому выводу я пришла не совсем самостоятельно. Это мне Алекс рассказала – «для моего же блага».
– Не хочу показаться грубой или что-то такое… – начала она. Это – по моему опыту – всегда оканчивается какой-нибудь грубостью. – Но тебе лучше не растрёпывать это фигово враньё за пределами дома. Может, тебе и плевать, что о тебе подумают, но мне вот не плевать, что подумают обо мне. Я почти уверена, что Финли Макуин собирается позвать меня на свидание, а если моя младшая сестрица будет направо-налево рассказывать про летающие машины и волшебные пещеры, это плохо отразится на мне. Тебе же двенадцать, в конце-то концов, а не шесть!
Проблема в том, что я её понимаю.
Тем временем мой телефон весь день звякает – Мэнни шлёт мне сообщения.
Мы же не чёкнулись, да, Уилла? Это правдо было?
Да, точно было. Все думают, мы просто врём, как маленькие дети.
Повезло тебе. Джейкоб думает это знак чегото серьёзного и изза моей ма хочет отвести меня к психеатру, но притворяется что это просто обычный осмотр. Я бы пришол но меня не выпускают.
Пишет Мэнни не особо грамотно – ему даже встроенная проверка орфографии не помогает. Я отвечаю:
Всё равно это плохая идея. Мои родители думают, это ты меня в пещеру потащил.
По крайней мере, он честен. Через несколько мгновений телефон снова вибрирует:
Мыж друг друга поддержым, да?
Я немедленно отвечаю:
Я пыталась говорить с мамой, папой и Алекс о том, что случилось. Старалась, чтобы голос звучал настолько спокойно и взвешенно, как только возможно, но это не помогало. Мама всё твердит, что мне станет лучше, если я просто признаю, что меня сбили с толку. Папа всё талдычит, что не нужно покрывать Мэнни.
Завтра из Лидса должны приехать бабуля с дедулей. После ужина мама говорит мне:
– Уилла, сделай-ка мне одолжение, а? Не говори про то, что… ну, ты знаешь, что якобы с тобой случилось… бабуле. Она только переволнуется.
Тогда-то я и не выдерживаю, как резинка, которую слишком сильно растягивали.
– Ты хочешь сказать – про то, что на самом деле со мной случилось?
Мама вздыхает.
– Не вздыхай так, мам! – всхлипываю я и опять повторяю: – Я говорю правду!
Я вскакиваю, подхожу к камину и беру фото малыша Александра.
– Всё дело в этом, правда? Ты не можешь вынести того факта, что я его видела! Что я знаю, что в каком-то другом измерении он жив! Тебе завидно!
На миг воцаряется тишина. Потом мама опускается на диван, и её лицо сморщивается.
Папа это услышал и принёсся из своего кабинета.
– Довольно, Уилла! Ты ведёшь себя жестоко, и пора бы уже забыть об этой нелепой истории – прямо сейчас, ты меня поняла?
Мы стоим лицом друг к другу, тяжело дыша от переживаний. Он стискивает губы в тонкую белую линию, закрывает глаза и делает глубокий вдох, чтобы успокоиться. Низким, нарочито спокойным голосом он говорит:
– Думаю, тебе следует извиниться перед мамой. Нам и так хватает стресса из-за «Счастливой Страны», а ты только подливаешь масла в огонь.
Я смотрю на маму – она сидит на диване, подбородок трясётся, глаза влажные.
Я тут же жалею, что была так резка. Вряд ли кому-то нравится доводить свою маму до слёз. Но я до сих пор не могу понять: как правда может причинить столько боли?
Я сажусь с мамой рядом и обнимаю её.
– Прости, мам, мне очень жаль, – говорю я.
Она шмыгает носом и обнимает меня в ответ.
– Знаю, дружок. Тебе сейчас непросто, – отвечает она и целует меня в макушку. – Просто знаешь, все эти разговоры о малыше Александре… Если бы я смогла поверить, что это правда, всё было бы в порядке. Честно говоря, я думаю, что если бы это было правдой, мне бы это даже понравилось, понимаешь? Было бы приятно и радостно знать, что в каком-то… другом мире или где-то там мой бедный малыш выжил. Но делать вид? Это совсем не помогает, Уилла. Совсем.
Она обнимает меня напоследок, и я понимаю, что она хочет этим сказать: «Я больше ничего не хочу об этом слышать».
И всё же в голове у меня начинает формироваться одна идея.
Над высокой живой изгородью Моди поднимается тонкий завиток дыма – верный признак того, что у неё топится буржуйка, а это обычно означает горячий шоколад.
– Сегодня кой-чего особенное, – говорит Моди, даже не оборачиваясь. Я внезапно вспоминаю последний раз, когда поприветствовала её, ткнув пальцем в ягодицу, и на миг задумываюсь, она ли это, но беспокоюсь я зря. Моди стоит над кастрюлькой с молоком в своём открытом сарае. – Только что получила. Восьмидесятипроцентный, органический, с Эквадора. Тебе может показаться горьковатым, моя милая, но мы добавим сахарку, если захочешь. – Она разламывает плитку и кидает несколько кусочков в молоко, а потом ставит кастрюльку поближе к огню и вручает мне деревянную мутовку.
Не успеваю я ничего сказать, как она продолжает:
– Ну и приключеньице же тебе выпало, Уилла, и тому махонькому пареньку, который с тобой был. Это…
Я перестаю помешивать.
– Так ты слышала?
Моди складывает руки под грудью.
– О да. Твой папа рассказывал, когда мы с утра чинили прохудившийся бойлер. Было ясно, что он не собирался пересказывать всё в подробностях, так что я знаю всё только из вторых рук. Хотя мне бы хотелось услышать из первых – знаешь, из уст очевидца. Не забывай следить за молоком – мы же не хотим, чтоб всё пригорело.
Я отодвигаю кастрюльку от огня и помешиваю ещё немного. Насыщенный аромат шоколада смешивается с древесным дымом. Я разливаю пенящийся шоколад по кружкам и усаживаюсь на свой обычный ящик с подушками, а Аристотель устраивается возле моих ног.
