– Понятия не имею. Чтобы мы не вышли? Чтобы плохие люди не зашли? Не знаю.
Он говорит:
– Хм-м, – как будто не очень-то меня понимает, и я не могу его осуждать.
Значит, завтра в школу. А к полудню – обратно домой.
Что может пойти не так?
Глава 29
В отличие от прошлого раза, я не сплю ни секундочки. А вы бы уснули? Я так до сих пор и не знаю, всё ли хорошо с Мэнни, а ещё меня мучает чувство вины за другую меня – за Мину. Она, как я понимаю, теперь испытывает тот же кошмар: застряла в пещере в моём мире.
А что если её спасут? Что тогда будет?
Это может произойти. Она может выйти из пещеры, или её может унести в море и она утонет. Повлияет ли это на моё возвращение? Что если я совершила огромную, катастрофическую ошибку, заявившись сюда?
Эти «что если» просто нескончаемы. Так что когда на следующее утро Алекс суёт голову ко мне в комнату, я уже встала и собралась. Он подмигивает мне и показывает большой палец, и это немного подбодряет, хоть мой живот и сводит от волнения. В ответ я нервно улыбаюсь.
– Эй, э… Мина. О, ты уже готова. Возможно, тебе стоит сегодня улыбаться с закрытым ртом. Не только я замечу твои зубы. У Мины – то есть у настоящей Мины, прости – у неё зубы очень ровные. После того, как ты убежала в прошлый раз, я сказал об этом маме с папой, но они ничего не заметили. Они подумали, я рехнулся, да и потом к тому времени Мина всё равно вернулась и стала рассказывать про свой странный пещерный кошмар. Я начал думать, что мне всё показалось.
От упоминания про Минин пещерный сон у меня ещё сильнее скручивает желудок. Я смотрю в зеркало и оскаливаю зубы. Ну правда, не настолько они ужасны. И всё же я тренируюсь улыбаться, плотно сжимая губы. Выгляжу как дурочка. И даже хуже – выгляжу как Дина Малик, когда она изображает из себя добренькую. Я решаю держать голову как можно ниже и надеяться, что мама с папой не заметят.
– Кстати говоря, возможно, вот это поможет тебе делать фото с этим твоим… телефоном. – Он протягивает мне чёрную коробочку из жёсткого картона, задняя часть которой открывается, держась на петле из тканевой ленты. Спереди приклеена (немного неаккуратно, но всё же…) линза, как в камере, и вырезана дыра для объектива моего телефона.
– Ты… ты это сам сделал? Для меня? – спрашиваю я и сую телефон внутрь. Входит идеально. – Офигенно! А где ты взял линзу? – Я верчу коробочку, восхищаясь ею, и просто обожаю своего брата за это. Она правда хороша, и Алекс потратил на неё своё время. Это очень мило с его стороны и, если особо не присматриваться, коробочка выглядит просто как старомодная камера. Ну, почти…
– Это деталь моего телескопа, – немного застенчиво отвечает он. – Он довольно старый. Я им особо не пользуюсь, и это тебе понадобится больше, чем мне. Ой, и не говори «офигенно». Звучит крышкануто.
Я обдумываю это, кивая, и тут слышу мамин крик:
– Завтрак! Спускайтесь! – и Алекс уходит.
Я с трудом сглатываю и дышу, как Моди учила: вдох на счёт четыре, выдох на счёт шесть.
Наконец, снова повернувшись к зеркалу, я говорю себе вслух:
– Теперь ты здесь, Уилла. Воспользуйся этим по максимуму.
Я должна немедленно приняться за работу – собрать доказательства, как можно скорее вернуться к пещере, ничем не рискуя, и поймать новый высокий прилив почти в полдень.
Иногда притворяться храброй – это всё равно что быть храброй на самом деле. Я шагаю на кухню со свежеобретённой целеустремлённостью. Держа в руках телефон, замаскированный под камеру, и стараясь постоянно шевелить им, чтобы никто не мог его разглядеть, я объявляю:
– Ну ладно, время фото!
Дверца холодильника закрывается, и я делаю снимок, и тут становится видно, что мама с папой целуются.
– О нет! Ох, простите!
Оба принимаются хихикать, будто и подумать не могли, что целующиеся родители – самое противное зрелище на свете.
– Ха-ха! – смеётся папа. – Поймали с поличным!
– О-о, что это? – спрашивает мама, указывая на мою картонную камеру, и я выдаю заготовленную фразу:
– Это для школьного фотопроекта. «Я и… мои миры». – Последние два слова я говорю в шутку самой себе, но никто этого не замечает.
– Ох, Мина. У меня волосы не причёсаны. Выглядят как гнездо, – говорит она, и, хоть я и знаю, что это не моя настоящая мама, я улыбаюсь, потому что именно так и сказала бы мама настоящая. Потом я спохватываюсь и быстро прячу зубы.
– Для меня ты прекрасна, дорогая, – говорит папа, и мне приходится подавить рвотный позыв, потому что мама снова целует его. Честно говоря, это лучше, чем когда они всё время спорят, но всё же…
Я поднимаю камеру, чтобы сделать новое фото.
– Ладно, смотрите сюда. Хотя… я передумала, не смотрите в камеру! Смотрите в сторону, в сторону – так гораздо естественнее!
Я фоткаю Алекса и маму, потом маму с папой в поварском переднике, потом всех троих. Мой телефон издаёт щелчок, как старая камера, так что никто не задаёт новых вопросов.
Несколько минут спустя мы с Алексом остаёмся вдвоём за кухонным столом. Мама убежала, посылая нам воздушные поцелуи и веля вести себя хорошо, а папа сказал, что едет в Калверкот, и ушёл, напевая какую-то песню о том, «Когда придёт лодка», отчего Алекс смеётся, а вместе с ним – я.
Алекс передаёт мне тост и банку с какой-то намазкой. Кажется, это джем – на вкус нормально. Сладковато так.
Пока мы едим, Алекс рассказывает мне столько всего, что у меня голова идёт кругом. Начать с того, что войн здесь нет. Всем хватает еды. Воздух и океаны чистые. Люди могут поклоняться любому богу – или вообще никакому, если хотят. Они могут жить как угодно и любить кого угодно. Люди живут дольше и обычно умирают мирно и в старом возрасте…
– У вас нет болезней? – недоверчиво спрашиваю я, и Алекс обдумывает мой вопрос.
– Нет. Нет, есть. Но большинство из них мы умеем лечить. Рак вот когда-то считался серьёзной болезнью, а теперь нет. Хотя… я чуть не умер, когда был младенцем.
– П-правда?
– Ага. Ну то есть – слава современной медицине!
– А что у тебя было?
– А, какой-то порок сердца. Не помню, как это называлось. Но я поправился.
– Не… Тетрада Фалло случайно? – Я так часто слышала это название от мамы с папой, что оно просто соскальзывает у меня с языка.
Алекс отвечает:
– Точно! – А потом хмурится. – А ты откуда знаешь?
Так что я делаю глубокий вдох и всё ему рассказываю. Про фото и свечку на каминной полке, и про то, что мама с папой до сих пор о нём думают, и про его короткую жизнь, и как врачам не удалось его спасти. Когда я заканчиваю, он ничего не говорит, но сидит, опустив глаза и сложив руки, как будто молится, хотя мне кажется, так оно и есть. Когда Алекс наконец поднимает взгляд, в глазах у него блестят слёзы – он вытирает их рукавом.
