– Ты уверен, что это безопасно? – спрашиваю я, и его ответ не очень-то обнадёживает.
– Нет. Не совсем.
Алекс видит страдальческое выражение моего лица и пытается меня успокоить.
– Слушай, Уилла, это старая технология. Это винтажный лётик. Тысяча девятьсот девяностые или что-то такое. Их не просто так сняли с производства. Но, если лететь очень низко над землёй, всё будет нормально. И если лететь настолько высоко, чтобы можно было развернуть аварийное крыло, тоже. – Он стучит по панели в задней части лётика, под которой, по его словам, хранится парашют, или «аварийное крыло». – Опасная зона находится между землёй и, скажем, высотой в сотню футов. Мы быстро поднимемся, а потом полетим над водой, чтобы у нас была возможность мягкой посадки на тот случай, если, эм… ну ты понимаешь…
– Если мы вдруг упадём вниз?
– Ага.
– И мы окажемся в море.
– Ну да. Но это лучше, чем рухнуть на землю. И к тому же на тебе будет это. – Он достаёт два жёлтых жилета, в точности таких, какие показывают бортпроводники в самолётах. – Они автоматически надуваются, когда ударяются о воду. Всё будет нормально!
Я не уверена, хочу ли задавать следующий вопрос, но обнаруживаю, что говорю:
– Такое часто бывало? Ну знаешь – аварии?
– Нет. Но достаточно часто, чтобы лётики запретили везде, кроме особых мероприятий и всякого такого. Это всё было ещё до моего рождения. А теперь, как говорит дедушка, на них должны стоять ограничители скорости и высоты.
Я с усилием сглатываю, и, когда я думаю о том, что мы собираемся сделать, меня захлёстывает волной неуверенности.
– Дай мне секунду, – бормочу я Алексу и обхожу его. – Я сейчас вернусь.
– Эй! – возражает он. – У нас мало вре… – Но я уже убегаю.
Я даже не знаю, куда бегу, но мои ноги двигаются всё быстрее и быстрее, и вот я уже несусь через сумеречный парк отдыха, мимо деревянных домиков с мягким светом в окошечках, мимо заповедника, а потом оказываюсь на тропе с видом на море, но и там не останавливаюсь, пока не добегаю до скамейки, где мы с Моди совсем недавно сидели и наблюдали за лодками, и падаю на неё, тяжело дыша и ожидая, что расплачусь (опять), но, к своему удивлению, обнаруживаю, что глаза у меня сухие, а голова – ясная.
Тучи надо мной рассеялись, но на севере они всё ещё собираются – огромные и пушистые фиолетовые башни. На юге, над устьем Тайна, восходит Луна.
Где же я? Если я много думаю обо всех этих разных измерениях, то огорчаюсь и путаюсь, поэтому решаю об этом не думать. Вместо этого я вспоминаю маму с папой, и свою ворчливую сестру, и Моди, и даже дурацкую Дину Малик, и я знаю: даже если мне кажется, будто у меня есть выбор, на самом деле его нет.
Вариант первый: не делать ничего. Это значит, что я останусь здесь, навсегда застряну в этом идеальном мире, пока мой собственный мир рушится.
Вариант второй: делать всё возможное, чтобы вернуться домой.
Я дышу, как учила Моди:
Вдох, два, три, четыре…
Выдох, два, три, четыре, пять, шесть…
Я снова закрываю глаза и кладу руки на колени, ладонями вверх. «Вот бы сидеть так и сидеть», – думаю я.
– Что ж, не ожидал тебя здесь увидеть.
Я резко распахиваю глаза.
Это дедушка Норман.
Глава 42
Он стоит прямо передо мной, и вид у него достаточно дружелюбный, но я невольно думаю: «Он что, пришёл меня остановить? Он знает, что я собираюсь сделать?»
– Ты меня ждала? Я только что обыграл твоего папу старой доброй сицилианской защитой. Ну и разозлился он, хе-хе! Давай-ка, милая, подвинься. Подумал, нам стоит поболтать о том, что ты нам сегодня рассказывала.
Дедушка Норман тяжело усаживается на скамейку, а я вскакиваю, будто его вес подбросил меня вверх.
– Нет! То есть, эм, нет, спасибо… Я как раз ухожу.
О нет, о нет. Это хуже всего. Я только что узнала дедушку Нормана, а он уже кажется мне милым, и добрым, и умным, и именно таким, каким и должен быть дедушка, но если я хочу, чтобы план сработал, мне придётся обойтись с ним ужасно грубо.
– Ну ладненько. – Голос у него немного обиженный. – Я, э… Тогда я с тобой прогуляюсь? Надо мне ещё повозиться с тем старым лётиком.
– О, правда? – Я стараюсь, чтобы в голос не просачивалась паника. – Он, эм… он же летает, правда?
– О да, – хмыкает дедушка. – Летает будь здоров! Но ограничители ещё не починил, так что он до сих пор незаконен. Но осталось уже немного.
– Ох, хорошо, – вздыхаю я. – Ну то есть плохо.
– Аварийное крыло я вынул, само собой. С ограничителем высоты оно, в общем-то, и не нужно. А значит, и вся конструкция станет легче.
– Ну да, ещё бы! – Мне отчаянно хочется вернуться к Алексу быстрее, чем туда доберётся дедушка. – А я должна ещё что-нибудь о нём знать? Ну то есть если бы я, например, собиралась его купить?
Я несу бред, но больше мне ничего не приходит в голову.
– Купить? Зачем бы…
Думай, Уилла. Что угодно придумай!
– А… один мой друг, эм… Динин папа обожает лётики. Возможно, ему будет интересно!
Дедушка хмыкает.
– Что ж, я не уверен, насколько он безопасен, честно говоря. Сейчас, по крайней мере. Пока я не…
– Но он безопасен? В смысле в принципе? Он же летает, так?
– О да, он летает. С чего такие вопросы, юная Мина?
Я останавливаюсь, поворачиваюсь и смотрю в доброе старое лицо дедушки, который умер, когда я была совсем маленькой, и которого я почти не помню.
– Дедушка Норман. Прости, мне ужасно неловко за то, что я собираюсь сделать. Но это не я, ладно? Я не та Мина, которой ты меня считаешь. Помнишь, что я вам сказала сегодня вечером? Это всё правда. Помнишь, как я показывала вам зубы?
Он снова посмеивается.
– Честно говоря, дружок, я не очень-то присматривался. Для меня ты замечательно выглядишь, и неважно, что там у тебя с зубами. Я подумал, это одна из твоих историй. У тебя ведь их полным-полно!
Я снова отодвигаю губы, и на этот раз дедушка смотрит внимательнее. Он хмурится, наклоняясь, чтобы взглянуть получше.
– Что ж, ну и ну. Как же это произошло? У тебя были такие миленькие ровные зубки, дружок. Кучу лет назад с этим разобрались. А сейчас у тебя во рту кладбище какое-то заброшенное.
Вот спасибо, дедушка. Не думала, что всё НАСТОЛЬКО плохо…
– Я же говорю, я на самом деле не Мина. Мина вернётся, если то, что я задумала, пройдёт по плану. Когда снова её увидишь, пожалуйста, не вини её за это.
– Ты говоришь загадками, дружок. Я совсем ничего не понимаю.
