– Она не больше, – бубнит Мэнни с набитым ртом. – Это только кажется. Сегодня суперлуние.
Он снова замолкает, так что мне приходится его подтолкнуть.
– И что это такое?
Ему как будто приходится приложить усилие, чтобы отвести взгляд. Он проглатывает кусок и говорит:
– Это самая громадная иллюзия в мире, так-то. Начать с того, что Луна находится в ближайшей точке к земной орбите. Это называется перигей. Когда полная Луна совпадает с перигеем, получается суперлуние, и она кажется на четырнадцать процентов больше.
Он говорит это без запинки, будто выучил. Меня терзают смутные сомнения.
– И откуда ты это знаешь? – интересуюсь я.
Мэнни вздыхает, будто прикидывая, стоит ли рассказывать.
– Я… я вроде как изучал этот вопрос. – Тон у него практически смущённый, а я хочу, чтобы он рассказывал дальше, так что помалкиваю. В конце концов он говорит: – Я узнал, что моя ма пропала как раз в суперлуние. Поэтому мне и интересно.
Теперь я чувствую себя просто ужасно.
– Это очень грустно, Мэнни, – говорю я.
Он кивает и издаёт странный глотающий звук, а когда я смотрю на него – он уже отвернулся.
– Мэнни? Всё нормально?
Он делает глубокий вдох и снова поворачивается – челюсти у него крепко сжаты, как и в первый раз, когда он рассказывал про свою маму. Потом он кивает.
– Да. Порядок. Просто…
Я не тороплю. Мэнни меняет позу, чтобы лучше меня видеть, и глубоко вдыхает.
– Я расскажу тебе кое-что, если обещаешь не смеяться?
Я быстро киваю.
Он закрывает глаза и как будто заставляет себя говорить.
– Понимаешь, я её чувствую. Луну. Суперлуние. Иногда, по крайней мере.
Я таращусь на него, и он таращится на меня в ответ. Мне хочется сказать: «Не неси бред, Мэнни», но ему явно потребовалось немало смелости, чтобы в этом признаться.
Он медленно протягивает мне руку, и я чувствую, что обязана пожать её, хоть это и странновато. Я отчасти ожидаю ощутить удар статическим электричеством, как от ковра в музыкальном кабинете, но этого не происходит. Разве что… может, слабенькое, почти неразличимое покалывание, которое легко может оказаться плодом моего воображения, потому что взгляд у Мэнни довольно пристальный.
Понизив голос и так приблизив ко мне лицо, что наше дыхание смешивается, он говорит:
– Ты тоже это чувствуешь? – и я слегка киваю, хоть я в этом и не уверена.
– Что это? – спрашиваю я пересохшими губами.
Мэнни убирает руку, и я осознаю, что моя ладонь мокрая от пота (я думаю, моего собственного), а сердце бешено колотится.
– Не знаю, – говорит он, снова глядя на воду. – Но иногда у меня такое бывает. Правда, сегодня оно особенно сильное, потому что перигей экстремальный – так близко к Земле Луна оказывается только раз в несколько десятилетий. Суть в том, что, если верить экспертам, во время суперлуния повышаются шансы увидеть криптида. Это как-то связано с повышенным свечением и гравитационным притяжением Луны, отчего усиливаются приливы, и это влияет… тс-с.
– На что влияет?
Мэнни глядит прямо вперёд, вытаращив глаза.
– Тс-с.
Глава 8
Я слежу за его взглядом, но по-прежнему не вижу, чтобы что-то двигалось. Если точнее, ночь такая совершенно неподвижная и безмолвная, что это завораживает. Луна на королевско-синем небе поднялась ещё выше; она сдвинулась вправо, к западу, и идеально отражается в болоте птичьего заповедника.
Я смотрю на время: пол-одиннадцатого. Я немного нервничаю, потому что родители наверняка скоро вернутся. Ветра почти нет, и я слышу, как в нескольких сотнях метров слева от нас бьются о берег волны, хоть и довольно тихо. От одного из бунгало разносится по воздуху смутный младенческий плач. Где-то в море мигают корабельные огни.
Мэнни лезет за камерой с телеобъективом и приподнимает её к лицу. Он что-то увидел. Я слышу, как он сглатывает, а потом он передаёт камеру мне.
– В середине озера.
Я подношу камеру к глазам и фокусируюсь на лунном отражении в воде. И там действительно, определённо что-то есть: чёрный силуэт, рассекающий озеро так быстро, что за ним остаётся клинообразный след.
– Утка? – шепчу я.
Мэнни цокает языком и забирает у меня камеру.
– Слишком крупное. И форма другая.
К этому времени силуэт уже почти пересёк озеро и оказался достаточно близко, чтобы разглядеть его можно было даже без камеры. Вот голова – как у кота или собаки, но с ушами побольше – а за ней из воды поднимается небольшой горб с… это что, плавник? Как у акулы? И, наконец, хвост, стоящий вертикально, как перископ.
– Офигенно! – выдыхает Мэнни и делает несколько снимков – в тесном укрытии тихие щелчки камеры звучат почти что оглушительно. – Вот он идёт…
Животное выходит из воды и направляется прямиком к горке стухшей рыбы, которую мы оставили как приманку. Оно опускает голову и принимается за еду, а Мэнни продолжает снимать. Никто из нас не осмеливается заговорить.
Теперь нам удаётся рассмотреть его получше, с расстояния примерно пятидесяти метров. Его плавник будто бы сложился в спину и почти не виден. Перед нами здоровая зверюга, размером с волка или гепарда, с мощным телом и кошачьей мордой, только длиннее. Каждые несколько секунд она останавливается и приподнимает голову, выставив вперёд треугольные уши и помахивая толстым хвостом из стороны в сторону, стряхивая капли воды.
Потом зверь садится, прямо как собака, и поднимает кусок рыбы к пасти, держа его странной, похожей на руку лапой.
– Ты видишь это?
Мэнни кивает и продолжает щёлкать.
Это всё равно что наблюдать, как обезьяна в зоопарке держит лапками еду. Животное приподнимается на задних лапах и оглядывается, и его глаза блестят в лунном свете жёлтым, а потом оно опускается на все четыре и подходит к нам поближе, следуя за рыбной дорожкой.
Кажется, я целую минуту не дышала. Это явно не чья-то собака. Оно вообще не походит ни на одно животное, которое я когда-либо видела.
Я вздрагиваю, когда Мэнни едва слышно ругается.
– О нет, о нет, о нет…
Он смотрит на экранчик камеры и лихорадочно жмёт кнопки.
– Что такое?
– Они все ужасные, Уилла! Все до единой. Смотри. – Он передаёт камеру мне, и я смотрю на экран. Мэнни прав. На некоторых фото можно едва-едва различить тёмный и далёкий силуэт животного, но не больше. – Наверное, неправильно настроил. Вспышку пришлось отключить, само собой, но… ох, я не знаю.
Бедный Мэнни. Кажется, я никогда не видела кого-то настолько расстроенного.
