– Беги! – кричит Стейк. Штаны расстёгнуты, он придерживает их за пояс, чтобы не потерять.
– Ах ты поганец, ты что, писаешь на мой дом? – орёт Глюкман и скачками несётся к Стейку.
Хедвиг бежит со всех ног. Она спотыкается в своих сабо, чуть было не летит кувырком, но, удержав равновесие, бежит дальше.
Они выбегают на дорогу, Хедвиг передвигается быстро, Стейк медленно. Но медленнее всех – Глюкман, потому что он выскочил из дома в одних носках. Пританцовывая, он перепрыгивает через острые камни.
– Что за дурацкие фокусы? Подите сюда, я с вами потолкую! – кричит он.
Они успевают добраться до «Дома на лугу», когда Глюкман разворачивается и, ковыляя, плетётся обратно.
Хедвиг и Стейк влетают в дом.
– Ну и ну, вот это скорость! – говорит мама. – Привет, ты и есть Стефан?
– Нет, – задыхается Стейк. Весь мокрый от пота, он растягивается на полу. Из-под брюк торчат трусы. – Я и есть Стейк.
Глюкман – дырявый горшок
Они спаслись. Надо же. Глюкман их не поймал и наверняка порвал носки.
– Это надо отметить! – говорит Стейк на следующий день, распахивая кухонный шкафчик.
Кухня старая, краска на шкафчиках облезла, стены в коричневых подтёках. С потолка свисает керосиновая лампа, а в углу валяется лампа с голубым абажуром, которую папа Стейка привёз из города. Только от неё никакого проку нет. Во всяком случае, здесь, на хуторе без электричества.
Стейк достаёт масло, сахар, овсяные хлопья, какао, ванильный сахар и кокосовую стружку.
– Ты умеешь печь пироги? – спрашивает Хедвиг.
– Немного, – отвечает Стейк и берёт миску. – Но у нас нет духовки. Шоколадные шарики любишь?
– Ага.
– Я тоже.
Стоявшее в тепле масло размякло и блестит. Стейк отмеряет и кладёт всё в миску и достаёт большую ложку.
Хедвиг молча наблюдает, как он лепит шоколадные шарики – все получаются как один, ровненькие и кругленькие. Движения Стейка точны, иногда он обращается к шарикам вслух:
– Ты ложись сюда, дружочек, а ты сюда. А ты с краю, вот так-то…
За окном, в чересчур высокой траве, папа Стейка борется с механической газонокосилкой. Это такая старинная газонокосилка, которая работает не на бензине, а на мускульной тяге. С мускулами у папы Стейка всё в порядке, но газонокосилка довольно ржавая. Она всё время артачится и резко тормозит, и тогда папа Стейка со стоном врезается в рукоятку.
Вылепив пирожные, Стейк подходит к Буссе. Тот свил себе гнёздышко в подстилке на кухонном диване, где спал сегодня ночью.
– Держи, старик, – говорит Стейк и протягивает ему правую руку, вымазанную шоколадным тестом. Буссе тут же встаёт, чтобы попробовать.
Потом они стоят рядом и облизывают – Буссе правую руку, а Стейк – левую, и видно, что Буссе теперь как бы кот Стейка.
Скоро пальцы сверкают чистотой. Стейк ставит пирожные на стол. Тринадцать штук.
– Ну что, поедим? – спрашивает он.
И они едят.
– Я съем один шарик за то, что Глюкман – дырявый горшок! – говорит Стейк и запихивает в рот пирожное.
Хедвиг смеётся.
– Теперь ты, – чавкает Стейк. – Скажи тоже что-нибудь.
– Я съем один за то, что… Глюкман – обезьяна.
– Я съем один за то, что Глюкман – унитазный ныряльщик!
– Я съем один за то, что Глюкман – тухлый башмак.
– Я съем один за то, что Глюкман – сопля.
– Я съем один за то, что Глюкман – репчатый лук.
– Я съем один за то, что Глюкман – гусиная писька!
– Я съем один за то, что Глюкман – какашка.
Хедвиг чувствует, что наелась, но им так весело, что остановиться невозможно.
– Я съем один за то, что Глюкман – вонючая плотва!
– Я съем один за то, что Глюкман – попа.
– Я съем один за то, что Глюкман – потное пятно!
Места в животе уже почти не осталось. Хедвиг вздыхает и берёт предпоследний шарик.
– Я съем один за то, что Глюкман – идиот.
Пирожное медленно проскальзывает внутрь.
Стейк откидывается на спинку стула.
– Теперь ты съела шесть и я шесть, – говорит он. Он смотрит на оставшийся шарик, подбирается к нему близко-близко и измеряет его пальцами со всех сторон.
– Нужно что-то острое, – говорит он и выдвигает верхний ящик кухонного стола. Достаёт папин нож в красном чехле. Тот самый, который вчера брал с собой к Глюкману.
И вот тут-то это и случается – как раз, когда Стейк подносит лезвие к шоколадному шарику, чтобы разрезать его пополам. Хедвиг леденеет. Она вскакивает со стула.
– Фотик!
Она забыла фотоаппарат. Они оставили его в саду у Глюкмана.
Стейк вздрагивает.
– Чего? А, фотик. – Стейк пристыженно смотрит в стол. – Знаю, знаю, мне пришлось чем-то пожертвовать.
Увидев, как на крыльцо выскочил Глюкман, Стейк стал одной рукой натягивать брюки. Свободной оставалась только одна рука, которой можно было взять либо фотоаппарат, либо ножик. И Стейк схватил то, что лежало поближе.
– А потом я побежал. Он же был злой как чёрт!
Желудок Хедвиг сжимается от боли, внутри что-то колется, как будто осколки. На лбу проступает пот, голова идёт кругом. Хедвиг садится. Наверно, так чувствует себя человек, когда сильно, до смерти в чём-то раскаивается?
Нет. Тут что-то другое. Оно поднимается выше, подступает к горлу, медленно, но упрямо щекочет глотку и ползёт вверх, вверх. Шоколадные шарики. Она съела слишком много.
Хедвиг бросается к двери, но быстро поворачивает и выпрыгивает через окно. Папе Стейка так пока и не удалось открыть дверь. Но он поставил стулья по обе стороны окна, чтобы легче было влезать и вылезать.
Едва Хедвиг успевает приземлиться, как шарики выскакивают наружу. В траву выплёскивается коричневая жижа! Шлёп!
Хедвиг сразу полегчало. Она ложится на спину и наслаждается: живот потихоньку успокаивается и приходит в нормальное состояние. Облака плывут по небу, как пухлые белые корабли.
Несправедливо, что некоторым в этой жизни позволено быть облаками, тогда как другие обречены быть девочками, потерявшими мамин фотоаппарат.
