Хедвиг встаёт на ватных ногах и залезает обратно в дом.
– Можешь пойти со мной к Глюкману и проверить, там ли фотик? – спрашивает она.
– Нет, – отвечает Стейк и, собрав со стола пальцем кокосовую стружку, суёт палец в рот.
– Что?
– Нет, я сказал.
– Ну пожалуйста, я ведь даже разрешения у мамы не спросила!
– Нет.
Из уголков глаз выглядывают слёзы.
– Почему?
Стейк кладёт голову на стол и вздыхает.
– Потому что это бессмысленно.
– Бессмысленно?
– Я уже там был. Сегодня ночью. Его нет.
Стейк встаёт и подходит к Хедвиг с тарелкой. Сочувственно опускает ей руку на плечо.
– Держи, твоя половинка.
Хедвиг передёргивает.
– Меня стошнило.
– Ой, – удивляется Стейк. – Всего-то от нескольких шариков? – Потом берёт кончиками пальцев пирожное и смотрит на него. – Прощай, дружок. Сейчас я тебя съем.
Две секунды, и пирожное у него в животе.
А с улицы вдруг доносится громкий всплеск и вопль омерзения. Папа Стейка вляпался в блевотину механической газонокосилкой.
План Стейка номер 1
Выходит, фотоаппарат у Глюкмана. Надо полагать, он засел дома, фоткает свои наркотики и в ус не дует. Но есть и те, кому не поздоровится, если мама узнает, что произошло.
Хедвиг сидит на крыльце и вздыхает. Лицо липкое от пота. Кажется, весь мир изнемогает от жажды. Мама стоит на грядках со шлангом в руках и пытается спасти картошку от засухи. Папа еле успевает наполнять поилки на лугу, которые сразу пустеют. Животные впитывают в себя воду, как губки. Кошачье молоко на крыльце скисло. Тощий подходит, нюхает и, гадливо фыркнув, снова скрывается в тени.
С дороги доносится пыхтенье. Похоже на старый паровоз, который медленно ползёт вперёд. Хедвиг встаёт на цыпочки.
И вот паровоз уже тут. Его зовут Стейк, и он тащит за собой Буссе.
– Он что, ходит за тобой хвостиком? – спрашивает Хедвиг.
– Ну конечно, – задыхаясь, отвечает Стейк. – А твой кот что, нет?
Это уморительная мысль. Тощий всегда ходит только туда, куда нужно ему одному. Он не пойдёт за Хедвиг, даже если она привяжет к каждой ноге по селёдке, а на пальцы нанижет сыр.
– Нет, но он всё равно довольно милый, – бормочет она.
– Ясненько. У вас не найдётся немного морса?
Хедвиг уходит на кухню и разводит клубничный морс из концентрата. Она опускает в стаканы трубочки, зелёную и синюю. Когда возвращается, Стейк стоит, прижавшись к стене дома. Он выглядывает из-за угла – следит за огородом.
– Что ты делаешь? – спрашивает Хедвиг.
– Где у вас тут можно поговорить? – шепчет Стейк. – Так, чтобы никто не слышал.
– Ну-у…
Хедвиг смотрит по сторонам. Несмотря на засуху, в живой беседке зелено. Кусты сирени стоят пышной густой стеной, наверху раскинул ветки клён. Здесь никто ничего не увидит и не услышит.
– Пошли, – говорит она.
Они садятся в беседке. Старый шаткий стул скрипит под весом Стейка. Из-под ног пахнет землёй. Всё вокруг утыкано маленькими серыми крестиками. Здесь Хедвиг хоронит мёртвых животных: птиц, землероек, а как-то раз похоронила ужа.
Стейк долго смотрит на кресты. Кивает.
– Кладбище. Здорово.
Потом в один присест высасывает весь морс, аккуратно срыгивает и говорит:
– Хочешь послушать мой план?
– Какой план?
– План, как нам всё разрулить, ну, с фотиком твоей мамы.
Ещё бы. Такой план Хедвиг очень даже хочет послушать.
– Да! – говорит она, нетерпеливо болтая ногами.
Стейк откидывается назад. Скрещивает руки на животе.
– Ты напишешь письмо, – говорит он.
– Письмо?
– Ага, письмо прощения. Для твоей мамы!
Хедвиг поёживается.
– А получше плана у тебя нет? Она всё равно меня убьёт.
– Ты не дослушала! Ты напишешь письмо, положишь на видное место, а потом уйдёшь из дому на семь дней.
Стейк кладёт под нос зелёную трубочку, наподобие усов, прижимает верхней губой и отпускает руки. Трубочка не падает. Стейк смотрит на Хедвиг, будто ждёт аплодисментов.
Не дождавшись, роняет трубочку на землю.
– Ну что, скажи, хороший план?
Хедвиг делает несколько глотков.
– А зачем мне так надолго уходить?
– Ну как же: когда ты вернёшься, тебя никто не будет ругать! – говорит Стейк.
За семь дней злость поуляжется. За семь дней все по тебе соскучатся. За семь дней они даже успеют подумать: да ну его, этот фотик, всё равно он был старый и дурацкий.
Так, во всяком случае, считает Стейк.
– А жить мне в таком случае где? У тебя? – спрашивает Хедвиг, капельку всё это обдумав.
– Нда-а… – говорит Стейк, теребя подбородок. – О’кей, можешь жить у меня. Спать будешь с Буссе на кухне.
Хедвиг грызёт нижнюю губу. «Чикаго» не самое уютное место. И диван у них на кухне странно пахнет. Да и как она уместится рядом с толстяком Буссе?
Но, поскольку у самой Хедвиг никакого более удачного плана нет, она ставит стакан и встаёт.
– Ладно, давай.
– Отлично, – говорит Стейк. – Я подожду здесь, и, когда ты будешь готова, пойдём вместе. Можешь захватить для Буссе немного молока?
– Конечно.
Буссе, который дурачился, развалившись на спине у ног Стейка, провожает Хедвиг долгим голодным взглядом.
Хедвиг выливает остатки скисшего молока из кошачьей миски и заходит в дом. В одном из шкафчиков лежат блокнот и ручка. Хедвиг садится за стол.
Она перечитывает письмо один, а потом ещё один раз. Получилось хорошо. Лучше, конечно, было бы написать, как он потерялся.
Но это невозможно. Она никогда не сможет рассказать про происшествие с лейкой. Хедвиг добавляет:
Вполне достаточно. Если повезёт, за семь дней мама и думать забудет о том, во что же они так заигрались, что потеряли её фотоаппарат.
