– Что, неужели все выходные?
– Ну, не прямо все…
Сандра вздыхает:
– Ну и когда же ты сможешь?
– А ты когда?
Сандра скрещивает руки. Глаза сощурены, она так усиленно думает, что почти слышно, как мысли потрескивают у неё в голове.
– В субботу не получится? – спрашивает она.
– Нет, – отвечает Улле чуть более поспешно, чем надо. – В субботу нет. К сожалению.
– У меня тоже. Тогда в воскресенье.
Она уходит, её попа в тесных штанах покачивается на ходу. Камилла идёт за ней.
– В десять! – кричит Сандра. – Не забудь!
– Чего так рано-то, – вздыхает Улле и пристыженно глядит на одноклассников.
Некоторые сочувственно смотрят на него, а потом снова принимаются за рыбу.
Но Хедвиг ни кусочка в горло не лезет. Ни грамма. Под языком щекочется, как будто сейчас стошнит. В голове всё крутится и крутится одна и та же картинка. Два человека, один ну очень симпатичный, хорошенький, как кукла, а второй – уродина, такая страшная, что лошади шарахаются, – сидят на полу в комнате, в деревеньке под названием Йеллерста и надевают друг другу на голову повязки для волос. И когда всё и так хуже некуда, в комнату стучится мама, входит и говорит: «Морсику не хотите? А на ночь могу постелить вам валетом».
Не очень хорошая идея Улле
Бамс. Улле ударяет Хедвиг по ноге.
– Скажи что-нибудь.
– Отстань, – отвечает Хедвиг. – Не хочу.
Бамс.
– Ты не будешь меня учить? – Он подвигает ей кубик. Шнурки похожи на мёртвых червяков.
– Нет.
– Почему?
Хедвиг вздыхает.
Бамс.
– Почему, говорю?
– Это бессмысленно.
– Почему?
– Во вторник я пойду на физкультуру. Две недели уже прошли.
Улле долго молчит. Он отпихивает кубик.
– Я не хочу.
– Я тоже. Но придётся.
Улле смотрит в стол. Глаза чёрные и маленькие, а не карие и круглые, как обычно. Правда, ресницы такие же густые – как щётка для обуви. Хедвиг хотелось бы опрокинуть Землю, перевести часы назад и вернуть тот день, когда он сидел у неё на коленях и был девочкой. Любить ту девочку было проще. С мальчиком Улле всё сложно.
Они долго молчат, как два кирпича. И не пинают друг друга, со свистом рассекая ногами воздух. Всё это так глупо, что в конце концов Хедвиг не выдерживает и встаёт.
– Я пойду выйду. Пойдёшь со мной?
– Иди, – помедлив, отвечает Улле. – Я здесь подожду.
– Ладно.
Хедвиг тащится к своим мокрым резиновым сапогам. Одевается и садится на широкое крыльцо. Ждать приходится недолго. Скоро третьеклассники возвращаются с физкультуры – как всегда, румяные, потные и вонючие. Хедвиг идёт в раздевалку с Линдой. Линде не терпится стянуть с себя спортивную форму.
– Ну как? Научился?
– Нет.
Из душевых валит густой белый пар. Приятно сидеть на жёсткой деревянной скамье и втягивать в себя тепло, приятно чувствовать, как лицо покрывается тысячью миллионов маленьких капель. Карин мыло попадает в глаза, и она думает, что ослепнет, а в остальном в девчачьей раздевалке царят тишина и спокойствие.
Звенит звонок на урок. Бенгт Ламм открывает класс – уверенно и быстро. Улле так и сидит за партой, подперев рукой подбородок.
– Ну что, есть прогресс? – спрашивает Бенгт.
Улле пожимает плечами:
– Ну так, немножко.
– Это хорошо.
Бенгт похлопывает его по макушке и идёт к учительскому столу. И вдруг Хедвиг замечает кое-что такое, что живот скручивает от страха. Дверь в подсобку приоткрыта.
Хедвиг подкрадывается к Улле.
– Что ты сделал? – спрашивает она.
Тот улыбается:
– Увидишь.
Постепенно класс заполняется вымытыми детьми, последним прибегает Пэр. Он закрывает за собой дверь. В четырёх жёлтых стенах собрались девятнадцать сопливых деревенских детей.
Бенгт замечает на своём столе записку. Он берёт её в руки и читает. Хедвиг как будто окатили ледяной водой.
– О? Ещё одна записка от мамы? – спрашивает Бенгт Ламм. – Неужто простуда так и не прошла и тебя надо ещё на две недели освободить от физкультуры?
Хедвиг молчит, но в ушах протяжно гудит какой-то зловещий сигнал.
Барашек Бенгт втягивает щёки.
– Будь добра, как придёшь домой, сделай кое-что.
– Да?
– Спроси свою маму, не хочет ли она снова поучиться в школе. Если что, я с удовольствием приму её в третий класс.
– Что?
– «Простуда» пишется с одной «с». А «Хедвиг» – с одной «д».
– Да, точно.
Хедвиг косится на Улле. Он похож на рыбу, выброшенную на песок, которая в отчаянии шевелит челюстями и хватает ртом воздух.
Бенгт садится.
– Значит, твоя мама не писала эту записку. Возможно, и предыдущую записку про простуду тоже написал кто-то другой?
Хедвиг кивает.
– А записку, которую ты принесла во вторник? Про Ларса?
– Её написала мама. Рукой. А я перепечатала на компьютере, чтобы никто не догадался, что первую записку придумала я.
Барашек Бенгт хлопает влажными глазами и, чтобы довести пытку до конца, выдерживает паузу – такую длинную, что кажется, целая вечность проходит.
– Ты понимаешь, как это серьёзно?
Хедвиг что-то бормочет, но разобрать ничего невозможно. Щёки пылают огнём, из глаз вот-вот хлынут слёзы.
– Что ты сказала?
– Я не одна это сделала.
Бенгт немного озадачен, но быстро понимает, что к чему.
– Ты тоже приложил к этому руку? – говорит он, сверля Улле взглядом.
Улле растерян.
– Может быть, немножко.
– Тогда мы с нетерпением ждём объяснений, – говорит Бенгт и сцепляет руки на столе в замок. – Кто начнёт?
Хедвиг молчит. В язык как будто вкрутили железные винты.
– Хедвиг сказала, что поможет мне с бантиками, – шепчет Улле, опустив голову. – Вот и всё.
И тут Рикард, конечно, никак не может удержаться. Набрав в рот побольше воздуха, он громогласно кричит:
– Я же говорил! Они влюбились! Жених и невеста!
Не жизнь, а мука
После уроков у забора стоит автобус. Он поджидает счастливых детей, чтобы отвезти их домой к счастливым родителям. В счастливых семьях не пишут записки на компьютере. Там все всегда счастливы и веселятся день-деньской.
