Хедвиг подходит к телефону. От него почти бьёт током. Да-да, из трубки даже вырываются синие молнии. Ингер? Правда ли это мама Улле?
Нет, папа наверняка всё перепутал. Эта Ингер вселилась в дом Бэков, когда те съехали. Это просто какая-то тётка, помешанная на лошадях и конюшнях, а папа по ошибке принял её за маму Улле. Или всё-таки нет?
Мама наконец перемыла всю посуду. Она вытирает сморщенные, растрескавшиеся пальцы кухонным полотенцем и идёт в чулан, где стоят стиральная машина и утюг.
– Раз такое дело, пойду поглажу, – зевая, сообщает она.
И Хедвиг слышит неприятный грохот гладильной доски, которую вытаскивают из шкафа.
Хедвиг тянется к трубке. Список так и лежит на столе. На второй строчке написано: «Улле Бэк, Йеллерста». Странно видеть его имя на бумаге. Как будто это просто буквы в длинном ряду других чёрных букв.
Номер Бэков состоит из пяти цифр. Хедвиг набирает их медленно, одну за другой. В трубке щёлкает. Идёт гудок. Один, два, три, четыре.
– Да? – отвечает кто-то.
– Кто это? – спрашивает Хедвиг.
– Ингер.
– А как ваша фамилия?
– Бэк.
Хедвиг сглатывает.
– А кто это звонит? – спрашивает Ингер Бэк.
– Улле дома?
– Секунду. У-УЛ-ЛЕ-ЭЭЭЭ!
В трубке раздаётся шорох.
– Алло.
– Это Хедвиг.
– Привет, это ты?
– Да…
Потом становится тихо. Как в могиле.
– Ты там? – спрашивает Хедвиг.
– Да.
– Почему ты не ходил в школу?
Улле тяжело вздыхает, кажется, он не хочет отвечать. Но потом говорит:
– Помнишь мои повязки? Которые шьёт моя мама?
– Да.
– Я подарю тебе одну.
– Правда?
– Да.
– Но ведь ты говорил, что подаришь только тому, кто…
– Знаю. Но я всё равно тебе подарю.
Хедвиг покусывает губу.
– Как ты вообще? Думаешь, ты… Я хочу сказать, у тебя не получится? Ты так никогда и не научишься завязывать шнурки?
Улле молчит. Время вытягивается в бесконечность. Хедвиг это ужасно нравится – сидеть на одной телефонной линии с Улле. Вдвоём, только она и Улле.
– Ты завтра придёшь на собрание? – спрашивает Улле.
– Да. Приду, наверно.
– Я тоже. Тогда до завтра.
Улле вешает трубку. Клик, и всё. Провод как будто обрубили. Появляется мама с кофточкой в руке.
– Наденешь её на собрание?
– А, что? Ага…
– Ты говорила по телефону?
– Мм.
– Кто это был?
– Не знаю, кто-то ошибся номером.
– Понятно, – говорит мама и снова исчезает. – Тогда пойду поглажу. И не вздумай потом говорить, что её не наденешь.
Под столом
Когда синий «сааб» сворачивает к парковке в Хардему, на школьный двор уже опустился вечер. Всё выглядит так непривычно. Там, где стояли качели и горка, теперь царит тьма и гуляют монстры. Такое, про что людям ничего не известно. Свет в большом кирпичном здании не горит. Но окошки столовой светятся.
– Ещё пять минут, – говорит мама, взглянув на часы. – Давайте уже пойдём, не будем ждать.
Она запирает «сааб», и они все втроём идут к зданию столовой. Хедвиг причесалась и вычистила грязь из-под ногтей. Но до кофточки, хоть мама её и погладила, дело всё же не дошло. Хедвиг ненавидит кофточки.
До столовой недалеко, по дороге Хедвиг рассматривает машины тех, кто тоже приехал раньше времени. Красная – это машина Бенгта Ламма. Хедвиг узнаёт далеко не все машины. Вот «форд» Линдиного папы – стоит у церковной стены. На заднем стекле у него наклейка: «Даёшь бензин без пошлин».
В столовой тепло и шумно. В круглых стеклянных кофейниках дымится кофе. Есть ещё булочки и морс.
Прибегает Линда:
– Привет.
– Привет, – отвечает Хедвиг. – Улле уже приехал?
– Нет.
Барашек Бенгт надел костюм. Директор Стигбьорн разговаривает со стайкой мам. То и дело прибывают новые семьи. Вот Черстин с «Мельницы» и её пятеро бледных мальчиков. Йон – самый старший. Ян – самый младший. Он до сих пор носит памперс.
– Прошу! – приглашает Стигбьорн. – Угощайтесь, мы вот-вот начнём.
Из столов составили один длинный стол и накрыли его белой скатертью. Как же всё красиво, когда на праздник приходят взрослые! Вот бы детям так накрывали столы во время обеда. Хедвиг берёт морс и булочку и садится рядом с Линдой.
А вот и Улле! Кажется, с последнего раза сто лет прошло, хотя на самом деле – всего лишь чуть больше недели. Его мама надела пиджак и брюки в обтяжку. Она выглядит совсем не так, как Хедвиг себе представляла. Она думала, что мама Улле – красавица, такая, что хочется, чтобы она была и твоей мамой тоже. Но Ингер Бэк какая-то мрачная. И всё время подтягивает брюки – похоже, ей в них неудобно.
Наконец Стигбьорн повышает голос: пора им поговорить об учителе Ларсе, который уже так давно не появлялся в школе.
Мама тут же поднимает палец – жест, который означает: «Хочу сказать кое-что умное».
– Да? – говорит Стигбьорн.
– Дело в том, что из-за сломанного запястья пять недель на больничном не сидят, – говорит мама. – По-моему, всё это очень странно.
Кто-то бормочет в знак согласия.
– Да, возможно, – кивая, отвечает Стигбьорн. – Но Ларс вообще-то был на больничном только одну неделю. А после этого он взял отпуск.
– Отпуск? – восклицают все в один голос. – Но почему?
– Потому что он устал. У него нет сил идти на работу.
Мамы, папы и дети смотрят на него разинув рты. Нет сил идти на работу? Вот так новость. Ничего более странного они ещё не слышали.
Стигбьорн прокашливается и рассказывает кое-что ещё более странное, настолько, что даже в голове не укладывается. Ларс, их старый учитель, длинный, как флагшток, с русой бородой и сандалиями, безнадёжно вышедшими из моды, Ларс, который стоял у доски и кричал на них с самого первого учебного дня, – так вот, этот самый Ларс хочет уволиться! Во всяком случае, может быть. Потому он и сидел дома, чтобы поразмыслить, как ему лучше поступить. Но это ещё не всё. Если он уйдёт, то заменит его Бенгт. Бенгт Ламм! Вот какое отличное решение придумал директор Стигбьорн.
