Погладив водную хиксу напоследок, я пересекла оставшиеся ступени и абсолютно молча покинула дворец. Никто не попытался меня задержать — мне просто никто не встретился на пути, хотя ранее гвардия охраняла как ворота, так и главный вход, и даже присутствовала на территории парка, оранжереи и других отдельно стоящих строений.
Все они разбежались словно крысы, желая воспользоваться моей неопытностью, моей слабостью, даже слабохарактерностью и отсутствием необходимых знаний, однако я собиралась всех их удивить.
Не для себя старалась я этим днем. Я никогда не чувствовала себя наследной дайной, вообще не ощущала принадлежности к другому миру — миру ярких и шумных балов, ежедневных развлечений, пустых разговоров и лживого этикета. Я находилась во дворце постольку-поскольку, понимая, что даже мнимая власть дает мне весомые преимущества.
И тогда, и сейчас я старалась ради естии, потому что рано или поздно правда должна была восторжествовать. Каждый должен был получить по заслугам, а я…
Я просто хотела найти родителей.
Спрятавшись за глубоким капюшоном, на людной шумной площади перед дворцом я довольно легко поймала наемный экипаж. Здесь жизнь кипела как и прежде: никто еще даже не подозревал о том, что властителя больше нет. Напротив, все готовились к предстоящему празднику, украшали улицы, лавки и мастерские и скупали подарки.
Один год заканчивался. Вместе с весной — промозглой, сырой и холодной, а потом и яркой, ароматной и цветущей — приходил другой. Каждый год мы получали возможность начать нашу жизнь с чистого листа. И каждый год боялись сделать решительный шаг, потому что за спиной был привычный комфорт, а впереди — только неизвестность.
Увы, для меня сделать шаг назад было попросту невозможно. Отступать оказалось некуда.
Я попала в то самое время между обедом и ужином. Многочисленные юные воспитанники Дома Покинутых, что прилежно отучились первую половину дня, целой гурьбой высыпались на улицу, чтобы порадоваться такому долгожданному теплу и слепить что-нибудь из мокрого снега.
На меня они едва ли обращали внимание, занятые играми, в то время как старшие дети в это время в основном подрабатывали там, куда глеции Бендант удавалось их пристроить. Холл Дома Покинутых, как и коридор на первом этаже, встретил меня тишиной и пустотой.
Негромко постучавшись в дверь кабинета Старшей Сестры, я замерла в ожидании ответа, но его не последовало. Зато звучный голос женщины послышался откуда-то со стороны кухни. Оттуда призывно тянуло ароматами свежей сдобы, но, как оказалось, запах приманил не только меня. Сестра Офелия громко отчитывала Эдита, который, судя по всему, без спроса пробрался на кухню и свистнул с противня сладкую пышную булку.
— Глеция… — окликнула я женщину, привлекая ее внимание.
— Лицка! — обрадовался мне мальчишка, потирая покрасневшее ухо, за которое и был пойман.
— Не Лицка, а Ваше Благородие! — тут же отчитала его Старшая Сестра и направилась ко мне. — Что привело тебя ко мне, дитя мое?
— Реальная история моего появления в Доме Покинутых.
Я до последнего сомневалась в том, как именно начать этот разговор. Чаша почернела — я видела это отчетливо, но в то же время я так же отчетливо своими глазами видела Амбер и не могла отрицать нашу схожесть. Я была почти точной ее копией, отражением в зеркале и…
Если кто-то и мог знать больше того, что мне удалось выведать о моем рождении, так это именно Старшая Сестра. Она принимала детей — каждого, кого приносили или приводили в Дом Покинутых, и именно она заводила на них документы.
А еще она совсем не удивилась тому, что естий признал меня наследной дайной. Пожалуй, именно это и натолкнуло меня на мысль, что эта женщина знала гораздо больше, чем ранее рассказала мне. Она до сих пор входила в высшие круги, а значит, была в курсе всех сплетен в то время, когда Амбер Мани Эллес скрывалась от собственного отца в доме своего возлюбленного.
Я была не первым бастардом, который попал в Дом Покинутых. Аристократия, к сожалению, редко отказывала себе в чем-либо.
Глеция Офелия Бендант побледнела прямо на моих глазах. Произнося короткую фразу, которая вполне могла и не иметь никакого сакрального смысла, я особо ни на что не рассчитывала. Сомнения буквально раздирали меня — я мало что понимала, имея на руках скудное количество реальных фактов, но на этот раз мне удалось попасть в самую точку.
Всегда твердый голос Старшей Сестры внезапно ослабел:
— Думаю, в моем кабинете нам будет удобнее.
Я так и не смогла заставить себя сесть. Отвернувшись от женщины, стояла у окна в ее кабинете, глядя сквозь него невидящим взором, пока глеция Бендант рассказывала мне все, что знала сама.
Картинка из прошлого яркими пятнами вставала перед глазами, и чем больше я видела, словно перенесшись в те мгновения, наполненные чужим отчаянием, тем сильнее отказывалась верить в услышанное.
Потому что подобное просто не могло быть правдой. А впрочем, реальная правда почему-то всегда оказывалась на редкость абсурдной.
— Амбер Мани Эллес, наследная дайна этих земель, естия по праву крови, действительно разродилась девочкой в ночь Страдсбурного пепелища. Роды у нее принимала седовласая полуорчанка — единственная личная служанка Амбер в те месяцы, когда она фактически стала затворницей в собственном дворце. Она же принесла девочку на порог Дома Покинутых, назвав только ее имя, но для выяснения правды этого и не требовалось, — грустно усмехнулась женщина, пока мои пальцы до боли впивались в подоконник. — Амбер всегда была аристократкой до мозга костей, а у девушек нашего круга издавна существовала особая традиция. В возрасте тринадцати-четырнадцати лет мы начинали готовить для себя приданое. Не то приданное, которое выплачивали отцы, отдавая нас замуж. Занимаясь вышивкой целыми сутками напролет, мы украшали цветами и вензелями постельное белье, полотенца, носовые платки и даже будущие пеленки. В ночь Страдсбурного пепелища младенец, принесенный полуорчанкой, был, как и полагается, обернут в две пеленки. На обеих в центре вышитого герба дома Эллес красовались инициалы ПА — Павлиция Амбер Эллес. Второе имя будущей наследной дайны по традиции всегда бралось от матери.
Я не видела, но прекрасно слышала, как глеция Бендант встала из-за стола, освобождая свое кресло. Нисколько не боялась, не опасалась женщину, а потому даже не обернулась на звуки. Однако стоило чему-то с треском сломаться, как моя реакция оказалась незамедлительной: мне просто стало любопытно, и посмотреть нашлось на что.
