Вотчинков перезвонил тут же.
— Так и знал, что будет шантаж, — сухо сказал он, — сколько?
— Нисколько, — тут же бодро отпарировал я, — это вам чисто для ознакомления. Это — моя гарантия на тот случай, если вы вдруг решите, что обиделись. Сами знаете, что будет, если мне, моей жене, моим друзьям и родным внезапно станет нехорошо. Я умею распоряжаться информацией…
— Да, я уже в этом убедился… Не хочешь работать на меня?
— Нет, спасибо, мне своего дерьма за глаза.
— Ну хорошо, мальчик… Мы поняли друг друга.
— Да.
После этого Вотчинковы пропали с моих и Эвитиных радаров.
Она не верила, тревожно оглядывалась каждый раз, выходя из квартиры, нервничала, попутно нервируя и меня.
И тогда я просто увез ее обратно в тот самый маленький домик, который был свидетелем нашего счастья. От греха, так сказать.
До свадьбы мы жили там, и я всеми силами убеждал свою невесту, что, если я сказал, что беру проблемы на себя и решаю их, то реально беру и решаю.
Немного обижало, что моя женщина не особенно уверена в моих силах и моей защите, но ее понять тоже можно.
Всю жизнь Эвита сама была щитом и мечом. И привыкла, что от мужиков, кроме пиздабольства, ждать нечего.
И теперь не верила, что все может быть по-другому.
Ничего, я смогу ее переубедить.
У меня впереди вагон времени.
— Вы точно в Аргентину? — спрашивает Валя, и по лицу ее скользит еле заметная тень. Да, для нее эта страна — синоним боли и ужаса.
А для нас с Эвой — райское место, полное воспоминаний…
Эвита виновато смотрит на сестру, и я тут же начинаю говорить:
— Да, Родриго уже ждет, — киваю, переключая на себя недовольство Вали, — там такая охренительная программа готовится, похоже, у него — вагонище родственников по всей стране…
— Все равно…
— Мелкая, не расстраивай мне жену.
— Ой, Лин… Прости… — Вале становится неудобно, глаза сразу на мокром месте, у Эвы — тоже, и мне только и остается, что обнять их обоих, утешая.
Валя хлюпает носом и выбегает из комнаты, а я придерживаю Эву, чтоб не рвалась следом. По-моему, сестренку сейчас найдется, кому утешить, Бур не вытерпит и явится.
А я обнимаю свое сладкое облако, мягко, ненавязчиво, но уверенно.
И, естественно, при этом не испытываю никакого напряга, только кайф. В конце концов, утешать плачущую женщину, про которую однажды решил, что она — твоя, безумно приятно.
А еще приятней осознавать, что процесс утешения может быть разным.
И долгим, очень долгим… На всю жизнь.
КОНЕЦ.
