Дункан указал.
– А из вашей спальни вы могли отчетливо разглядеть
обвиняемого?
– Да, мог, сэр.
– Когда вы в первый раз заметили его?
– Я проснулся оттого, что какая-то тень упала мне на лицо.
Затем я увидел, как кто-то движется по крыше портика. Я вскочил, взглянул на
часы, чтобы узнать, который час, и подошел к окну. Я увидел Питера Кента,
обвиняемого, одетого только в ночную рубашку, когда он пересекал патио. В руке
у него был нож. Он подошел к кофейному столику, несколько мгновений помедлил,
затем пересек патио и скрылся через дверь на другой стороне.
– Под «дверью на другой стороне» вы подразумеваете то место,
которое я сейчас указываю на схеме; в спецификации оно обозначено: «Дверь на
северной стороне патио».
– Да, именно эту дверь я имел в виду.
– А где, хотя бы приблизительно, находился этот кофейный
столик?
Дункан сделал мелком отметку на схеме.
– Вы сказали, что взглянули на часы?
– Совершенно верно!
– И который был час?
– Три часа утра.
– Вы включили свет, чтобы видеть время?
– Нет, не включал. Часы были со светящимся циферблатом, и я
мог видеть положение стрелок.
– Вы взглянули на часы до или после того, как заметили
человека на патио?
– Как до, так и после. Я посмотрел на часы сразу же, как сел
на кровати, и затем взглянул на них, когда вернулся в постель, после того как
обвиняемый пересек патио и скрылся через эту дверь.
– Что вы сделали затем?
– Я был весьма заинтригован, надел халат, открыл дверь,
оглядел коридор, никого не заметил и затем, решив, раз я нахожусь в доме, где
ко мне относятся враждебно, то лучше не совать нос в чужие дела. Я лег в
кровать и продолжил прерванный сон.
– Я считаю, если высокий суд позволит, – заметил Мейсон, – что
следует вычеркнуть из ответа свидетеля утверждение, что он «находится в доме,
где к нему относятся враждебно». Этот вывод свидетеля, попытка повлиять на
присяжных, не имеет никакого отношения к заданному свидетелю вопросу и в
дополнение ко всему прочему является его домыслом.
– Эту часть показаний свидетеля можно вычеркнуть, –
согласился судья Маркхэм.
Блэйн обернулся к Перри Мейсону:
– Вам еще не предложили подвергнуть свидетеля перекрестному
допросу, мистер Мейсон? Возможно, вы еще захотите спросить у него, почему он
решил возобновить прерванный сон?
Судья Маркхэм нахмурился и сказал Блэйну:
– Призываю вас к порядку!
– Да, – непринужденно ответил Мейсон, – я спрошу его именно
об этом. Мистер Дункан, как так получилось, что вы смогли вернуться в кровать и
даже заснуть после того, как вашим глазам представилась такая необычайная
картина?
Дункан подался вперед, явно рассчитывая произвести
впечатление.
– Потому что устал, – был его ответ. – Я же слушал ваши
разглагольствования целый вечер.
Зал суда взорвался от смеха. Судебный пристав стукнул
молоточком. Судья Маркхэм выждал, пока восстановится порядок, затем обратился к
свидетелю:
– Мистер Дункан, вы адвокат. Вас не надо учить тому, как
следует вести себя свидетелю. Вы должны воздерживаться от попыток вызвать смех
или от того, чтобы сопровождать свои ответы комментариями, о которых вас не
просят. Вам также не пристало переходить на личности, отвечая на вопросы
защиты!
Дункан смутился и мрачно согласился:
– Да, ваша честь!
– Если высокий суд позволит, – заметил Мейсон, – я вполне
готов удовольствоваться ответом в том виде, как его изложил свидетель. Я не
прошу вычеркнуть какую-либо часть. Я бы хотел подвергнуть свидетеля
перекрестному допросу на предмет его заявления.
– Очень хорошо, – ответил судья Маркхэм, – можете задавать
свидетелю вопросы по поводу его заявления столько, сколько сочтете нужным.
Мейсон поднялся со своего места, пристально, почти в упор,
глядя на Дункана:
– Итак, вы настолько устали от моих речей, что оказались в
состоянии лечь и заснуть. Так я вас понял?
– Именно так.
– Вы беседовали со своим клиентом еще час или около того,
когда вы оба покинули совещание.
– Да.
– Мои разглагольствования не утомили вас до такой степени,
чтобы отказаться от обсуждения некоторых аспектов дальнейшей стратегии со своим
клиентом?
– Я действительно разговаривал с ним.
– И легли спать около одиннадцати часов?
– Да.
– Однако после четырех часов сна усыпляющий эффект моих
речей был еще настолько велик, что устрашающее видение мужчины в ночной рубашке
и с ножом в руке, выискивающего жертву в лунном свете, не сказалось на вашем
желании спать, так?
– Я проснулся. Затем осмотрел коридор, – возразил Дункан.
Мейсон не отступал:
– И опять отправились спать?
– Опять отправился спать.
– Спустя несколько минут?
– Да, спустя несколько минут!
– И вы показали под присягой, что смогли уснуть только из-за
изнуряющего эффекта моих разглагольствований?
– Вам известно, что я имел в виду.
– Единственное, что я понял из того, что вы имеете в виду,
мистер Дункан, – это то, что ничего не понял. И присяжные, как мне кажется,
тоже. Теперь, перед лицом суда, давайте будем откровенными. Во время нашего
совещания я говорил всего несколько минут, в отличие от вас, разве не так?
– Я не засекал время.
– По большей части мои разглагольствования заключались в
единственном слове «нет». Согласны с этим?
– Не думаю, что следует вдаваться в подобные детали.
– Но раз вы заявили, что мои речи настолько вымотали вас,
что вам не составило никакого труда вернуться в кровать и заснуть, выходит, что
вы исказили факты, или я ошибаюсь?
– Я отправился спать, и это все!
– Именно так, мистер Дункан, и подлинная причина, что вы
отправились досыпать, – это то, что вы не видели ничего, вызывающего тревогу.
– Любой человек, разгуливающий по ночам с разделочным ножом
в руках, у меня лично всегда вызывает тревогу, – огрызнулся Дункан. – Не знаю,
как у вас.
– И у меня тоже, – ответил Мейсон. – И если бы вы
действительно увидели разделочный нож в руке этой персоны, которая на ваших
глазах разгуливала в три часа утра четырнадцатого числа по патио, вы бы
достаточно испугались, чтобы известить полицию или поднять на ноги весь дом?
