— Откуда? — изумленно воскликнул Максим, хватая банку.
— Выменял на мясо.
— На броненосца? — удивился Диего. — Они что, идиоты?
— На оленину, — ответил Пабло и радостно рассмеялся.
— Не понимаю, — проговорил Максим. — Мы не охотились на оленей.
— Вот и они не поняли. Наверное, нам лучше идти побыстрее, пока они не распробовали. Я ни разу не ел оленины, но, боюсь, на броненосца она не похожа.
— Нехорошо как-то, — проговорил Максим, но старшие Увера не ответили ему, а Диего лишь фыркнул и закатил глаза.
Путь продолжался. По подсчетам Максима, со дня на день впереди должна была показаться граница сельвы, но его одолевало странное равнодушие к цели экспедиции. Его радужное настроение сменилось непреходящей усталостью и чувством одиночества. Глупый эпизод с обменом мяса, казалось, прорвал некую плотину, за которой копились сомнения. Максим вдруг сообразил, что ничего не знает об Увера. Братья, которые за время пути стали ему своими и которых он, не задумываясь, считал друзьями, вдруг обернулись подозрительными незнакомцами. Их мотивы были неизвестны, цели — скрыты. Только теперь Максим начал спрашивать себя: зачем, собственно, эти люди пустились в тяжелый и опасный путь?
Он снова чувствовал себя чужим. Он был чужаком среди русских эмигрантов: из-за выходок отца, из-за индейской крови, из-за привязанности к Беляеву, к деятельности которого давно уже относились без одобрения. Он, как ни старался, не смог стать своим в компании механиков, коллег по автомастерской, те были просты и дружелюбны, но посмеивались за спиной над его увлечениями. А индейская родня, все эти многочисленные тетушки, дядьки и кузены, казалось, душила его, втягивая в темный семейный круг, где было место только житейским заботам и где не оставалось ни времени, ни сил на что-либо, кроме работы и общения с любящими родичами.
В пути они несколько раз останавливались в поселениях чимакоков, и Максим с ужасом и неосознанным, тщательно подавляемым отвращением смотрел на убогие крытые травой хижины, голых детей и сгорбленных тяжелым трудом женщин. Он почти не помнил мать: в глубине его памяти оставался невыразимый теплый образ, наполненный красотой и любовью, и ему страшно было думать, что прекрасная дочь касика больше походила на этих людей, чем на сказочную королеву. Максиму казалось, что он никак не связан, не может быть связан с ними — при том, что среди жителей селений наверняка встречались и его родственники…
С удивлением и стыдом Максим начинал понимать, что сердится на генерала Беляева, хотя и не может сказать, за что. Иван Тимофеевич представлялся ему источником всех бед, главной причиной отчуждения, которое все больше мучило Максима. Даже недоверие, возникшее к братьям Увера, каким-то странным образом связывалось с ним. В глубине души Максим воспринимал Беляева как отца — тот бросил его, оставил без внимания, и теперь Максим шел неизвестно куда, одинокий, в компании чужих людей, изнывающий от бессмысленного и бесполезного гнева…
Со злобным разочарованием он смотрел в спины Хосе и Пабло, шедших сегодня впереди. Они крепко ступали кривоватыми ногами, их лопатки мерно двигались под выгоревшими рубашками. Сдвинув головы, братья о чем-то спорили на ходу — не слишком таясь, но и недостаточно громко для того, чтоб их можно было расслышать. Максим ускорил шаг, и Хосе, услышав его, замолк на полуслове и оглянулся.
— Думаю, нам надо взять чуть западнее, — сказал Максим, сделав вид, что прерванная беседа нисколько не интересует его. — Если я не ошибся в расчетах, до селения, где живет Кавима, осталось не больше пяти километров.
Хосе кивнул, и Максим замолчал, кусая губы. Отставший Диего прикрикнул на спящего на ходу мула. Лица Увера были равнодушны и совершенно непроницаемы, и Максим не выдержал.
— Что за дело у вас на севере? — спросил он.
Хосе сощурился. За спиной часто задышал подошедший Диего, и Максим вдруг осознал, что каждый из братьев держит в руках заряженную винтовку.
— У вас какое-то свое дело на севере, — упрямо повторил он. — Я хочу знать, какое.
Пабло пожал плечами. Хосе еще несколько мгновений пристально смотрел на Максима, но тот не отводил взгляда.
— Выпьем мате, — сказал Хосе, отвернулся и принялся развязывать вьюк.
Максим со шкворчанием втянул остатки горьковатой жидкости и передал калебасу Пабло.
— Башня, набитая волшебными вещами… — проговорил он. — Это же старая легенда, ее все знают. Извини, Хосе, но как-то не верится.
Старший Увера покачал головой.
— Эти вещи существуют, — сказал он. — Один наш родственник видел такую своими глазами и рассказал отцу. Этот родственник однажды заблудился вместе с приятелем. Он уже не знал, что делать, но тут его друг достал фигурку ворона, серебристую такую. Посидел с ней немного, а потом встал и сказал, куда идти. Она ему вроде как любые места показывала, какие бы он только не захотел. Так что волшебные вещи существуют, не сомневайся.
— Но, значит, башня уже разграблена? — спросил Максим.
— Нет-нет. Тому человеку, немцу, вещь досталась от предков. Но есть и другие.
Максим вздохнул, и вдруг, будто в ответ, налетел ветерок, неся запах дыма и отдаленный собачий лай.
Едва увидев Кавиму, Максим понял, что проводником по сельве тот уже не станет. Похоже, лечение дикарей подействовало лишь временно, и теперь старая инфекция доедала печень индейца. Кавима исхудал так, что землистая кожа свисала с его шеи складками, белки глаз были темно-желтого цвета, а радужка — странно светлая, будто выгоревшая, голубоватая у одного глаза и зеленая — у другого.
Изможденное лицо индейца было совершенно непроницаемо. Пока Максим говорил, он равнодушно поглядывал то на него, то на присевших поодаль на корточки Увера. Пальцы безостановочно двигались, сплетая из травы нечто вроде гамака.
— Я расскажу вам, где искать, — сказал он, выслушав Максима. — Но у вас ничего не получится. Вы будете идти по сельве день, два… Потом придете на землю лесных людей, и они вас убьют. Они не любят чужих.
— Вас же не убили, — рассердился Максим. — Вы жили рядом с этими людьми, а теперь повторяете злые россказни! Это же неправда. Вы бы знали, что еще двадцать лет назад рассказывали о вас белые… Люди боятся чужих и выдумывают о них ужасы, а они такие же, как мы!
Кавима ухмыльнулся беззубым ртом.
— Ты добрый мальчик, — сочувственно сказал он. — Но очень глупый.
Максим беспомощно всплеснул руками.
— Они вас спасли!
— Я — другое дело. Но меня бы тоже убили, если бы не… — он пожевал изжелта-коричневыми губами. — Говорят, ты дружишь с Алебуком, — неожиданно сказал он. Максим неуверенно кивнул. — Это хорошо…
Кавима замолчал, рассматривая гостя с каким-то отстраненным интересом, и Максим смущенно отвел глаза.
— Знаешь, что это? — неожиданно спросил индеец, показывая на свое плетение. Максим пожал плечами. — Это погребальный покров. У меня нет близких, поэтому приходится плести его самому.
