Встретились. Андрей был все так же вежлив и приятен в общении. Двинулись в сторону фонтана, как вдруг молодой человек спросил:
«Ты не будешь против, если мы быстро зайдем тут рядом домой к моей сестре? Она никак не смогла уйти с работы, а там ребенок один, его покормить надо. Буквально на пять минут. И пойдем дальше гулять. Всего десять минут, я просто не успел до встречи с тобой, опоздать боялся».
Эля согласилась. Ребенок все-таки. Да и что может случиться днем в центре города?
Дом сестры оказался совсем недалеко. Во дворе бегали дети, какие-то бабушки сидели на лавочках, туда-сюда сновали прохожие. У подъезда Андрей поздоровался с каким-то парнем, перекинулся парой слов, что-то незначительное, бытовое, абсолютно нормальное.
Потом они с Элей зашли в подъезд, поднялись на нужный этаж, Андрей открыл дверь, обитую темно-синим дерматином.
Квартира выглядела очень странно. «Бабушкин» интерьер, кровати с аккуратными горками из подушек, но игрушек или других следов маленького ребенка не было. Андрей торопил, мол, пойдем-пойдем, нам туда, в дальнюю комнату.
Идя по коридору, Эля начала чувствовать неладное. Она достала из сумки ключ в форме штыря с острым концом и крепко сжимала его в руке, потому что когда-то слышала: «Защищайтесь предметами, защищайтесь ключами».
Все происходило очень быстро. Вот они зашли в комнату. Вот Андрей стал совсем другим человеком. Страшным. Ужасно страшным. Вот он увидел ключ в ее руке, силой разжал ладонь и набросился. Эля пыталась защититься, кричала, но что может девочка размера XXS против широкоплечего, сильного, агрессивного парня, угрожающего ее убить, если та не заткнется? Ничего.
Он пытался ее целовать, грубо, быстро снял сарафан. Удивился: «Ой, совсем маленькая, даже лифчик не носит». Повалил на спину, стянул трусики и начал насиловать. Зверски больно, страшно, безысходно, потому что все попытки противостоять провалились.
Взгляд уперся в люстру. Такая же, как у нее дома, в спальне. Андрей орал, чтобы не мешала ему кончить. Через какое-то время все завершилось. Он встал, вышел.
– Ты помнишь, о чем думала в тот момент?
– Нет. Это было настолько… настолько жутко, что я просто замерла, застыла.
В комнате появился другой мужчина. Лет сорока, очень худой, коротко стриженный. Поставил Элю на колени. Было противно. Стыдно.
Этот второй пытался выстроить какое-то подобие контакта, обыграть сценарий «взаимного согласия», а не жесткого насилия. Но о каком взаимном согласии может идти речь, когда перед тобой полуживая от ужаса и боли девочка?
Андрей вернулся, и, пока Эля лихорадочно прикрывалась одеждой, мужчины начали обсуждать, что лучше бы, конечно, девчонку убить. Задушить шнуром от утюга. А то вдруг заговорит, проблем не оберешься. Говорили так, будто она – ничто.
Потом Андрей снова куда-то вышел, и Эля, воспользовавшись моментом, попробовала заговорить со вторым своим мучителем. Как ей удалось, во-первых, придумать, а во-вторых, разыграть карту «было классно, может, завтра повторим?», она не знает. Нет у нее объяснений. Видимо, сработал сильнейший стресс и психика выдала решение.
– А ты точно никому не расскажешь?
– Конечно, не расскажу. Зачем рассказывать? Я же хочу еще встретиться.
– Ну… хорошо. Одевайся.
Наскоро одевшись, на дрожащих ногах, словно в тумане, Эля вышла из квартиры. Мужчина неотступно следовал за ней. Они миновали двор, вышли на улицу, двинулись в сторону Элиного дома. И тут она поняла, что идти туда ни в коем случае нельзя. Потому что ровно в тот момент, когда она при нем откроет дверь, скорее всего, ее убьют или продолжат насиловать.
Что делать? Мамина работа – далеко, за городом. А вот редакция, где работала старшая сестра, – рядом, прямо в центре, рукой подать, там можно укрыться, позвонить маме. Эля направилась в сторону офиса городской газеты.
Зашла. Попросила позвонить.
Взрослые сразу поняли: случилось что-то страшное. Пока Эля набирала телефон мамы, они вызывали милицию.
– Мама, меня изнасиловали.
– Эля, что ты сказала?
– Мама, меня изнасиловали.
Мама что-то сказала, может быть, заплакала, может быть, закричала, сейчас уже не вспомнить.
Приехала милиция, Элю забрали в отдел, потом к судмедэксперту – не слишком деликатному мужчине. Осмотр мало чем отличался от насилия. Было больно, стыдно и все так же страшно.
Первый допрос, неприятные вопросы, с подковыркой, и типичные косые взгляды «а не сама ли ты в этом виновата и не слишком ли хорошо выглядишь для изнасилованной».
На тот момент синяки на теле только начали проступать, их почти не было видно. Это потом, на следующий день, Эля окажется вся синяя и до конца лета проходит в спортивном костюме. По лицу ее не били, кровоподтеков не было, видимо, это и вызывало сомнения и вопросы.
Люди часто путают «забыть» и «пережить». Дело в том, что ничего забыть нельзя. Можно научиться жить по-новому. Можно научиться справляться. Можно взять под контроль. Можно отказаться подчиняться травме. Но забыть свой шрам, увы, нельзя. Он с тобой навсегда.
#ЗАМЕТКИНАПОЛЯХ
Почему-то у некоторых людей есть какие-то странные представления о «правильном» виде жертвы изнасилования. И если лицо не разбито, сама не избита в кровь и вообще в сознании, то, может, «не так все и страшно»? Может, «плохо отбивалась, а могла бы»? Может, «и не насиловали вовсе»?
Вечером приехала мама и наконец-то забрала Элю домой. Ей разрешили помыться (часто жертв насилия просят не мыться и не ходить в туалет по двенадцать (!!!) часов, чтобы не смылись биологические улики).
Она сидела в ванне и не могла прикоснуться к своему телу. Оно было ей противно. Ощущалось как предатель. Как нечто, обманувшее ее. С одной стороны, очень хотелось очиститься от произошедшего, а с другой – никак. Вот просто никак. До тошноты. До неподнимающихся рук.
Может показаться, что на этом Элин ад закончился. Она выбралась, выбралась живой и даже физически не покалеченной. Но на самом деле ад только начинался.
