Но, как мне кажется, критика Хэмилтона не затрагивает сути проблемы. К тому же она несправедлива, если рассматривать концепции Бруно Латура, Джейсона Мура, Филиппа Дескола, Анны Лёвенхаупт Цзин и Донны Харауэй в их целостности. В теоретических моделях Харауэй или Латура вопросы человеческой деятельности, эффективности сети акторов
[510], характеризующих современную эпоху, и их политических последствий играют чрезвычайно важную роль. Признавая, что агентивность может распределяться между людьми и «нечеловеками», мы не отодвигаем автоматически в сторону проблему ответственности. Наоборот, акторно-сетевая теория позволяет понять, что такое агентивность, на чем строится эффективность действия на расстоянии, которое предполагает использование технологических инфраструктур и «делегирование» агентивности окружающему пространству. Ведь, не понимая принципов эффективной деятельности и механизмов агентивности, мы не сможем обоснованно рассуждать об ответственности. Многие понятия акторно-сетевой теории свидетельствуют о ее чувствительности к этико-политическим проблемам, связанным с последствиями тех или иных действий
[511]. Говоря о нашей тесной связи с планетой и неотделимости от нее
[512], Хэмилтон утверждает то же самое, что и Харауэй, Цзин и Латур.
Хэмилтон настороженно относится и к тезису об обращении к домодерным онтологиям, часто фигурирующему в постгуманистических теориях (в том числе у Филиппа Дескола). Здесь он усматривает другую угрозу — приверженцы такой позиции слишком опрометчиво игнорируют науку
[513]. Хэмилтон ставит в упрек Цзин и Харауэй их скептическое отношение к естествознанию, понятому как проявление западного империализма и антропоцентричного модернизма. Но выживем ли мы в эпоху антропоцена, неизбежно будет зависеть от проверенных научных исследований
[514]. Яркой иллюстрацией этого тезиса является следующая глава настоящей книги, где речь пойдет о распространении ложной информации, связанной с глобальным потеплением. Мы должны быть современными, поэтому нам нужны специалисты. С этим трудно не согласиться. Однако в ряде постгуманистических концепций выработан достаточно сложный подход к политической роли таких специалистов, которым перечисленные авторы, как правило, не отказывают в профессионализме, высоко оценивая достижения науки. Об этом не следует забывать.
Как полагает автор «Своенравной планеты», своего рода дух всепланетной солидарности и взаимной ответственности (несмотря на то что до сих пор Запад вел себя непростительно пассивно, не пытаясь предотвратить климатический кризис) стимулировал переговоры, которые привели к подписанию Парижского соглашения. Центральные банки развитых стран выразили беспокойство относительно возможных последствий дестабилизации климата. Представители государств богатого Севера, по-видимому, понимали, что их гражданам не избежать проблемы массовых миграций и политической нестабильности, которую сулят энергетические конфликты и войны за доступ к воде
[515].
По мнению австралийского исследователя, планетарный кризис антропоцена способен объединить человечество, побудив к решительным мерам на благо окружающей среды. Это прекрасный повод для сплоченности и солидарности. Хэмилтон прямо говорит, что дискурс антропоцена должен стать центральным нарративом XXI века, без обиняков указывая на тщетность наших прежних усилий и на то, в какое положение нас в реальности ставит планетарный кризис. Однако это нарратив без счастливого финала, повествование о том, что, может быть, уже слишком поздно. Сможет ли благодаря такому метанарративу человечество, пребывающее в апатии, «вернуться на Землю»?
[516]
Глава 6. Недостатки экологической рефлексии в эпоху антропоцена
Слишком поздно думать об осторожности. Теперь мы пытаемся управлять негативными последствиями
[517].
Трудная задача
Несмотря на многочисленные успехи и необычайно интересные теоретические тенденции, современная экологическая рефлексия, на мой взгляд, по-прежнему обходит стороной, как это ни прискорбно, ряд важнейших недугов XXI века. Энциклика папы Франциска «Laudato si’. О заботе об общем доме», опубликованная в 2015 году, наглядно иллюстрирует эту проблему. Папа Франциск называет климат «общим благом». В пункте 203 этого документа читаем: «Поскольку рынок имеет тенденцию создавать механизм компульсивного потребления для сбыта своей продукции, люди в конечном счете оказываются увлечены вихрем излишних покупок и расходов. Навязчивое потребительство является субъективным отражением техноэкономической парадигмы». В энциклике отмечена слабость нынешней политической реакции на проблемы как экологии, так и глобальной несправедливости. Папа Франциск говорит о кризисе современного высокомерного антропоцентризма
[518], необходимости экологического обращения и стремлении к справедливости в отношениях между поколениями, которая должна строится на умеренном использовании природных ресурсов. Такая позиция делает возможным отношение к природе как к субъекту. При этом папа подчеркивает, что не стоит пренебрегать научными прогнозами возможных катастроф, сформулированными в XXI веке. В энциклике цитируются слова Иоанна Павла II, который говорил: «Если охватить взглядом регионы нашей планеты, то сразу же станет очевидным, что человечество разочаровало ожидания Бога»
[519].
