Одна из главнейших трудностей, мешающих держать технонауку под наблюдением, — так называемая дилемма контроля
[797]. Она заключается в том, что, пытаясь регулировать внедряемые инновации, мы постоянно оказываемся в невыгодном положении: либо слишком рано, чтобы правдоподобно спрогнозировать влияние данного открытия или технологии (и поэтому мы попросту бессильны), либо слишком поздно, так как сформировалась настолько прочная связь между нововведением и другими элементами культуры и общества, что от него невозможно отказаться без серьезного вреда. Инвестиции в отвергнутые проекты необходимо как-то окупать. Это неизбежно блокирует или с самого начала ограничивает анализ технологий, направленный на скрупулезную оценку затрат.
В случае климатической инженерии мы, вероятно, находимся в первой из двух ситуаций, предусмотренных дилеммой контроля: еще слишком рано, чтобы оценить ее возможные последствия. Поэтому сценарии будущего, построенные с ее учетом, могут казаться малоправдоподобными. Геоинженерные исследования пока проводятся в сравнительно небольших масштабах, выборочно, сразу вызывают вопросы и часто приостанавливаются. Так что отказ от этой технологии по-прежнему обойдется нам относительно дешево. Выработка долгосрочных альтернативных стратегий по-прежнему представляется вполне возможной. Следует согласиться, что инженерия человека при этом основана на проверенных, отчасти уже используемых инновациях. Ее последствия — социальные, политические, экономические, — без сомнения, более предсказуемы. Изменение человеческого организма по сравнению с геоинженерией в меньшей степени угрожает международной безопасности.
Однако ключевая проблема, которую высвечивают оба проекта, — чрезмерная человеческая активность: мы дошли до того, что обсуждаем, целесообразно ли модифицировать биологию человека, нарушать гомеостаз океана и регулировать климат с помощью распыления серы в стратосфере. Из-за риска климатической катастрофы нарушение граничных условий привычного существования человека в окружающей среде на наших глазах превращается в практику, опыт и одновременно в главную проблему антропоцена. В этом и состоит ключевая черта эпохи человека.
Заключение
Кризис, связанный с изменением климата, заставляет академических ученых подняться над предрассудками своих дисциплин, поскольку у него много измерений
[798].
Уникальный потенциал дискуссии об антропоцене
В этой книге я попыталась показать, что сама категория антропоцена и дискуссия, с ней связанная, обладают огромным философским и дискурсивным потенциалом, в то же время отражая конфликты нестабильного XXI столетия. В рассмотренных нарративах особый акцент делался и на многих философских понятиях: природы, человека, антропоцентризма, агентивности, истории, ответственности и привычного мира (которому противостоят беспрецедентность ситуации и непоправимость ущерба).
Исключительный потенциал дискуссии об антропоцене обусловлен тем, что она стимулирует глубокую философскую рефлексию, заставляя ставить важные теоретические и методологические вопросы в контексте разных дисциплин. Поэтому спор об антропоцене может оказаться одной из наиболее значимых дискуссий XXI века (не только на уровне экологической мысли), и вполне вероятно, что правы те, кто пишет о междисциплинарном повороте в сторону антропоцена. При этом спор об антропоцене — катализатор начавшегося гораздо раньше и более общего спора об антропоцентризме. В книге я неоднократно демонстрировала, в чем заключается уникальный потенциал категории антропоцена и связанных с этой идеей дискуссий. В заключение я хотела бы упорядочить и систематизировать выводы, относящиеся непосредственно к данному вопросу.
Во-первых, понятие антропоцена поразительным образом сопоставляет друг с другом две временные шкалы — истории человека и геологической истории. Такое сопоставление порождает любопытные риторические эффекты и привлекает внимание к внушающей опасения чрезмерной активности человека, деятельность которого провоцирует последствия планетарного масштаба, аналогичные тем, что возникают под воздействием геологических сил. Введение категории антропоцена требует переосмыслить историю как геоисторию, в которой естественная история и социальные изменения оказываются двумя сторонами одной медали.
Во-вторых, идея антропоцена и дискуссия о периодизации, предложенной Крутценом и Стормером, обязаны своим авторитетом и весом престижу естественных наук и вдохновляют не только гуманитариев, но и самих геологов, климатологов и специалистов по наукам о Земле как системе. Понятие антропоцена побуждает к дискуссии представителей очень далеких друг от друга дисциплин, ранее не вступавших в диалог. Это позволяет прибегать к тезисам точных наук в рассуждениях о переменах в обществе, о климатической и экологической политике. В силу планетарного, геологического (а не только социального или исторического) уровня проблематики этот разговор принимает еще более универсальный характер.
В-третьих, дискуссия о возможном признании новой геологической эпохи требует занять определенную политическую позицию. Как я уже показала, сам выбор термина «антропоцен» (а не «англоцен», «техноцен» или «капиталоцен») — шаг в политической игре, имеющий серьезные последствия. Он позволяет говорить о вине и ответственности за разрушение различных систем нашей планеты и потенциальную дестабилизацию (климата, гидросферы, экосистем). Никакое терминологическое решение не даст исследователям сохранить нейтралитет. Поэтому спор о названии неотделим от политических споров.
В-четвертых, дебаты об антропоцене — возможность выразить возмущение по поводу непоправимого ущерба. Климатологи и исследователи, изучающие различные системы Земли, устали твердить о серьезности проблемы будущего нашей планеты, их угнетает апатия политиков, которые верят дениалистам, в то время как Земля уже на грани нелинейных катастрофических изменений
[799]. Имеется в виду утрата природы, биоразнообразия, коралловых рифов, стабильности океанов и климата, отдельных аспектов привычного для нас мира. Нормативный характер дискуссии сочетается с оригинальным философским осмыслением категории необратимости и с рассуждениями о политическом контроле над необратимостью и неизбежностью. Представление о непоправимом ущербе, вызывающем своего рода экзистенциальный страх, выходит в дискуссии об антропоцене на первый план.
В-пятых, дискуссия, о которой здесь идет речь, носит и явно эсхатологический характер, потому что указывает на исключительность нашей эпохи (именно благодаря таким понятиям, как «критические пороги» и «беспрецедентная ситуация»). Нынешнее поколение предстает как единственное в своем роде, живущее «на краю времени», у черты, за которой «уже нет пути назад». Эсхатологический аспект сопряжен еще и с надеждой на пробуждение нового типа сознания, проникновение в смысл истории или существования человека на Земле.
