Ты жена, змея, скоропея лютая:
Из норы ползешь – озираешься,
По песку ползешь – извиваешься,
По траве ползешь – всю траву сушишь.
Иссушила ты в поле травоньку.
Все цветочки лазоревы!
Ты жена, змея подколодная!
Иссушила ты меня, молодца,
Как былинку на камешке!
Пела и жена после мужниной расправы:
У меня, младой, строченые бока!
А и всем я не потешу дурака —
Я свово ли простофилю-муженька!
Поведу я дом по своему уму.
И точно, она вела дом по своему уму и дурачила как хотела мужа, и эта нравственная пытка была для мужа больнее побоев.
Есть указания, что девицы в борьбе частенько побеждали добрых молодцов. В одной песне парень подошел к девичьему хороводу и хвастливо вызвал девицу, которая бы могла с ним погулять. Девица такая отыскалась. Вышла и говорит парню:
Стой-ка, молодец, обостойся,
Со мной, девицей, пораздорься,
Пораздоривши, поборемся!
Девка молодца поборола,
На нем синь кафтан замарала,
Шелковый кушак изорвала,
В руках тросточку изломала,
Пухову шляпу долой сбила,
Все кудерочки столочила!
Таковы-то были и женщина и девушка в те далекие могучие времена, когда у всех ради удовольствия трещали бока и сворачивались набок «салазки».
Добродушное было время!
Глава XV
Боец
Зеленая шубка Дашутки, вроде кафтана-однорядки, и ее набекрень надетая бобровая шапка сразу обратили на себя внимание одного силача, как только она выскочила из возка.
– Гей! Зелен кафтан без изъян! – крикнул он, оскалив зубы. – Не бока ль погреть, с нами попреть сюда прикатил? Коли к нам, так, стало, из носу клюквенный квасок пустить захотел! Ха-ха-ха!
Силач разразился грубым смехом и стал поворачивать во все стороны довольно пьяное и потому красное лицо свое, надеясь найти в окружающих сочувствие своему остроумию. Толпа вокруг была велика. Но все как-то не обратили внимания на шутку силача, а наблюдали за двумя стенками мальчуганов, которые делали почин: с гамом быстро кидались друг на дружку и так же быстро отступали. С берега они казались налетающим друг на дружку черным роем, мухами.
Кулачный бой. Художник Васнецов В.
Кулачные бои обычно проводились по праздникам, с Рождества до Троицы, а разгул боев начинался во время Масленицы. Бои делились на: «улица на улицу», «деревня на деревню», «слобода на слободу». В боях участвовал и простой народ, и торговцы
Кто-то в толпе, с берега, громко, но хрипло одобрял и подзадоривал мальчуганов.
– Не робь, не робь, ребята! – кричал он. – Вали валом – будет лом!
В толпе послышались смех, шутки и замечания:
– Дробны севодня чтой-то ребятки!
– Ребятки – мякина!
– Дрянь ребята!
– Намедни не в пример ходовитее были!
– Те были ходовитее!
Со стороны стенок послышался шум и визг. Ребятишки, воодушевленные и холодом и насмешками, с ожесточением бросились друг на дружку. В одно мгновение все смешалось и перепуталось. Обе враждующие стороны представляли теперь одну громадную кучу, из которой как-то странно мелькали головы и руки борющихся. Общего шума и визга уже не было. Слышались одни только одиночные, точно молящие о пощаде, выкрики. Затем все враждующие как по команде стали рассыпаться и бежать друг от друга. На льду, однако, осталось несколько борющихся, которые медленно приподнимались и очищали с кафтанишек снег.
Среди них вдруг очутился низенький, толстенький мужичок, махая руками в рукавицах и крича во все горло:
– Ребятки, разбегайсь! Долой, ребятки!
Ребятки торопливо улепетывали по сторонам, некоторые хныча, некоторые прихрамывая, и вскоре место, где они боролись, совсем очистилось. Остался на нем один мужичок, к которому мгновенно, точно выскочив из-подо льда, подбежал другой мужик, росту несколько повыше, но все же невзрачного вида, и хлопнул его по плечу.
– Дядя Ефрем! Пора и нам! – сказал он.
– Пора! – было ему ответом.
Дядя Ефрем отскочил в сторону и пронзительно засвистал. На его свист ответило со всех сторон еще несколько свистков, и на лед с берега быстро хлынула большая толпа бойцов, которые, точно хорошо обученные солдаты, торопливо разделились на две партии и стали плотной стеной друг против друга. Несколько мгновений прошло в каком-то молчании. Потом с обеих сторон одновременно послышались выкрики, похожие на лошадиное ржание. Обе толпы ринулись друг к дружке, и все мгновенно смешалось в этом хаосе криков, возгласов, стонов, брани и какого-то необыкновенного пыхтения и храпа…
Кулачный бой начался по всем правилам, какие были созданы тогда для этого рода потехи…
Несколько минут Дашутка не трогалась с места, стоя на берегу, в сторонке. Но ее подмывало бежать туда, где происходила борьба, и она не выдержала наконец: крикнула Фиве беречь савраску и бросилась на лед. На льду она, не помня себя от какого-то дикого упоения при виде этих падающих и кричащих людей, с жаром бросилась на первого попавшегося бойца и ударила его кулаком прямо в грудь. Тот приостановился, измерил соперника ровным холодным взглядом и так же ровно и холодно шагнул к нему. Дашутка почувствовала боль в боку и зашаталась.
– Голова Дурова! – кто-то проговорил над ней. – И усишки еще не показались, а туда же – в драку лезет!
Когда Дашутка очнулась от жгучего холода на голове, то ее поддерживал тот самый боец, которого она ударила в грудь. Он теперь ласково смотрел ей в глаза и тихо спрашивал:
– Говори, где ты живешь? Я отвезу тебя домой…
– Там… там…
Дашутка указала, где стояла ее савраска.
– Ах, дурочка, дурочка! – шептал ласково боец, не переставая заглядывать ей в глаза.
И Дашутке почему-то хорошо было от этого взгляда, и она невольно прижималась к тому, кто ее нес, как ребенка, к возку.
В возке она опять позабылась и только как будто сквозь сон помнила, что кто-то говорил возле нее. Из всего этого разговора она почему-то запомнила одно слово, и оно одно наполнило весь ее больной мозг, и слово это было – Салтыков…
