Глава XVI
Под волчий вой
Дашутка очнулась у себя только на постели, совсем раздетая. Возле нее сидела верная Фива, ахала что-то, шептала и прикладывала ей к левому боку какие-то тряпки. Бок у ней тупо ныл, но она почему-то чувствовала себя хорошо. Ее кидало в тот жар, который так обыкновенен после обмороков.
– Эк его, черт, саданул как! – были ее первые слова, когда она очнулась.
Фива заахала еще сильнее и начала уговаривать девушку успокоиться.
– Он был тут? – спросила Дашутка после некоторого молчания.
– Был, был, как же, был, золотая моя! – ответила Фива. – И какой добрый барин! Ах какой добрый барин! – заключила она, припомнив несколько золотых монет, сунутых ей в руку добрым барином.
– Кто он?
– Из военных.
– Зовут как?
– Салтыковым зовут, Глеб Алексеич по имени-отчеству.
– Вишь, черта понесло куда – на кулачный бой! – произнесла девушка и задумалась.
– Что бочок-то? Бочок-то что? – беспокоилась Фива.
– Пройдет бочок, не всегда ж ему болеть! А ты скажи: долго он тут был, что делал?
– Все сокрушался, золотая моя, все сокрушался! – докладывала Фива. – Ах как сокрушался! «Злодей я, – говорит, – злодей! Как я мог не разобрать, что передо мной девушка, и такая молоденькая, хорошенькая девушка! Буду просить, – говорит, – прощенья, на коленях буду просить, буду целовать руки и ноги!» Так и говорил, золотая моя. А сам нет-нет да и посмотрит на тебя. Я ему: «Уйдите, барин, нехорошо так-то возле девочки быть!» А он: «Простите, простите, я совсем потерял голову!» И все волосы ерошит, и все руки ломает, и из угла в угол мечется. Такая жалость было глядеть на него, на бедненького!..
– Вишь, толсторылый черт, тоже на бар заглядываться начала! – прервала красноречие Фивы Дашутка.
– Ах, ах! – заахала Фива. – Чтой-то я за дура такая, чтоб на важных бар заглядываться! Баре не про нас. Мы народ деревенский, простой.
– А придет он опять?
– Обещался. «Приду, – говорит, – непременно приду. Сперва пришлю доктора, потом сам приду».
Вечером приехал присланный Салтыковым доктор. Это был сухой как щепка и длинный как жердь немец, еле говоривший по-русски. Дашутка больного бока ему не показала и без церемоний выгнала вон, когда он стал настаивать, чтобы она показала больное место. Она даже так толкнула доктора в грудь ногой, что тот еле удержался на месте.
Обругав девушку русской свиньей, доктор уехал и, само собой разумеется, более не появлялся.
На другой день, с утра, Дашутка поднялась как ни в чем не бывало. Она даже собралась было ехать отыскивать бойца, но тот предупредил ее: приехал сам.
– Ну что? Что? – влетел к ней Салтыков. – Неужто боль прошла?
– Породы невеликой – кулаком в могилу не вгонишь, – ответила девушка.
– Как я рад! Как я рад! – восклицал Салтыков, пожимая руку девушки.
– Да рада и я, что вижу тебя, молодец! – было ему откровенным ответом со стороны Дашутки. – И право, ты молодец не на шутку, – добавила она, любуясь на статную фигуру ротмистра и на его красивый гвардейский мундир.
Как не был молодцеват и смел гвардии ротмистр, но такая откровенность со стороны девушки сильно смутила его.
Он замялся и пробормотал:
– Точно… точно… у нас мундир красивый… прекрасный у нас мундир…
– Да не о мундире речь. Речь о тебе. На чучело и золото надень – все дрянь будет.
– Точно… точно…
– Да ты не стыдись меня, молодец! Чай, красная-то девица я, а не ты! – смело говорила девушка. – Вишь какой! На кулачном бою стоял, не пятился, кулаком лихо работал, а тут передо мной в конфуз пришел! Не бойся, не кусаюсь, а коли и укушу такого молодца, как ты, так не больно!
– Все это так ново для меня, так неожиданно, – объяснялся молодой ротмистр, – что, право, на моем месте всякий бы растерялся!
– А еще ротмистр! – заметила девушка. – И мундир надел такой красивый!
Она засмеялась и вдруг схватила ротмистра за руку:
– Ну ты, молодец-удалец, чего насупился? Будь веселей! Не по сердцу мне те, кто насупливается да речи с бабой держать не умеет!
Ротмистр дрогнул. Прикосновение горячей руки молодой девушки к его руке обдало его каким-то жаром. А она стояла возле него близко, совсем близко, так что он слышал даже ее дыхание и чуть ли не биение сердца.
Так прошло несколько мгновений, в которые девушка прямо и дерзко смотрела в глаза молодого ротмистра, а тот и не знал, что сказать ей при такой неожиданной оказии.
Затем она тряхнула головой.
– Постой! – сказала она. – Я кое-что надумала!
– Ну? – вырвалось у ротмистра с таким добродушием, как будто он знаком был с девушкой давно и привык держать себя просто и откровенно.
Дашутка поняла это:
– Вот и хорошо, что заговорил по-человечьи! А то на-ка – стоит да глазами хлопает, будто у него и языка нет! Надумала я вот что: ну-ка, молодец-удалец, прокати куда подале свою кралечку, девицу-красавицу, потешь ее сердечко неразумное! Люблю я, молодец, езду бойкую, отчаянную! Ой как люблю!
– Ха, да я и сам охоч до сего! – отвечал ей ротмистр.
– А коли охоч, так и катим! У тебя своя лошадь-то?
– Лев, а не лошадь!
– С кучером, чай?
– Несомненно.
– Ну так ты кучера-то с передка по шеям. Он при нас будет лишний. Сам вожжи возьми!
– Хорошо придумано.
Ротмистр быстро вышел и отправил кучера домой. Возвратившись, он застал девушку совсем уже одетой.
– Я готова! – сообщила она.
– Любо! – ответил ей ротмистр и в самом деле залюбовался хорошенькой фигуркой девушки.
В своей собольей шубке и собольей шапочке она была просто восхитительна.
На дворе быстро темнело. Когда они выехали и проехали несколько улиц, наступила уже морозная и месячная ночь. Но месяц как-то тускло светил в туманном небе. Улицы были пусты. Слышались только изредка звонкие шаги торопившихся домой пешеходов, да по дворам лаяли неугомонные собаки.
Сидя рядом с девушкой, ротмистр, в шитых теплых перчатках на руках, ловко правил своим гнедым жеребцом, то и дело порывавшимся вперед.
– Что Москвой-то валандаться! Валяй куда подале – за рогатки! – предложила девушка, увлеченная и скорой ездой, и близостью молодого, красивого человека.
– Куда же? – спросил ротмистр.
– А куда сам знаешь, только подале… на большую дорогу… а то и в лес… Эх, хорошо бы теперь в лесу-то побывать, волков послушать!
– Можно и в лес!
