Я оглядывалась, а по спине скользил холодок предчувствия. Вит не мог привести меня сюда просто так.
Машина остановилась у четырёх двухэтажных бараков, с соединенными придомовыми территориями, создавая тем самым коробку. Вит повернулся ко мне, я ужаснулась, увидев его глаза, больше походящие на черноту, проглядывающую из глубин океана. Неизвестно, что затаилось внутри.
– Мы приехали. – Его голос кажется незнакомым. Даже в те моменты, когда Вит выплёскивал на меня свою ненависть, голос не звучал так жёстко и сдавленно. – Выходи.
Вит открывает дверь и первым выбирается из машины. Не дожидаясь меня, он входит в переулок. Я спешу за ним, стараясь шагать аккуратно, чтобы ненароком не наступить каблуком на неровность и не подвернуть ногу.
Задача казалась невыполнимой. Старый асфальт треснул, вздуваясь буграми, затем рассыпаясь острыми камушками.
Отсыревшие деревянные многоквартирные бараки с побитыми окнами, кое-где заклеенные скотчем, нависали чёрной массой, давя на подсознание, как в постапокалиптических картинах.
Коробка, которую создали четыре здания, выглядела заброшенным пустырём. Не было детских площадок или огороженных парковок. Из достопримечательностей – огромная мусорка, превратившаяся в свалку. Содрогаюсь, не представляя, как можно жить в подобном месте.
Я догнала Вита у старого подъезда. Перед ним на одной петле болталась дверь, раскачиваясь и поскрипывая на сквозняке.
Вит смотрит в подъезд. Его руки стиснуты в кулаки: он никак не мог решиться войти внутрь. Я молча остановилась, терпеливо ожидая, хотя безумно хотелось сорваться и бежать без оглядки в противоположную сторону.
В следующую секунду Вит кивнул, с чем-то соглашаясь. После чего стремительно рванул внутрь. От его тяжёлых поспешных шагов дом завибрировал. Я даже испугалась, что он вот-вот рухнет на наши головы. Но отставать от Вита я не собиралась. Шпильки звонко огласили о моём присутствии.
Взбираюсь на второй этаж. Вита уже не видно, зато открыта одна из трёх дверей на этаже. Заглядываю внутрь. Темно, будто на улице уже глубокие сумерки, и холодно.
Вхожу в поиске Вита, вдыхаю запах затхлой сырости и плесени. Морщусь. Закрываю рот и нос ладонью, чтобы притупить вонь.
– Дом, милый дом, – едко выплёвывает парень, когда я нахожу его в комнате, видимо, в своё время бывшей залом.
Он стоит у окна, спиной ко мне, широко расставив ноги. Его плечи перекрывают свет, просачивающийся сквозь налёт на стёклах и тонну пыли.
Я повертела головой, старясь уловить все детали, чтобы понять, зачем он привёл меня сюда.
Драные занавески, снизу обугленные, словно побывали в пожаре. Старый развалившийся диван, с огромными пятнами и прожжёнными дырами. Напротив него поцарапанный лакированный шкаф советского периода. На деревянном покорёженном полу, под завалом пустых бутылок, тряпок и окурков, виднеются чёрные обожжённые разводы.
Что здесь произошло?
Вздрагиваю, когда под нами что-то громко упало. Видимо, на первом этаже. Квартира подпрыгнула. Вит даже не шелохнулся.
– Ты здесь родился?
– Да, – сухо отвечает парень, – и прожил пять лет.
Качаю головой, стараясь представить маленького Вита, живущего здесь. В груди вспыхивает огонёк надежда, что раньше это место выглядело иначе. Но уголки губ тянутся вниз, стоит вспомнить слова Вита о том, почему он предпочитает чёрный цвет. Казалось, даже просто стоя здесь и ничего не касаясь, можно испачкаться.
– Где твои родители?
– Ты только что их слышала. – Вит запрокидывает голову.
Мои глаза округляются.
– Они живут здесь?
– В квартире снизу, у собутыльника. Переехали, как только убили эту квартиру. Уже давно.
– Ты с ними видишься?
Вит резко обернулся.
– Ты как думаешь? – В глазах вспыхивает уже знакомая злость. – Должен ли я общаться с теми, кто добровольно отказался от меня? Я был им в тягость, отвлекал от единственного, чего им хотелось, – от бухла. Поэтому когда соцзащита забрала меня, они не попытались исправиться, чтобы вернуть меня домой. Просто забыли о моём существовании.
Беззвучно охаю, переминаюсь с ноги на ногу.
– У тебя… – мой голос дрогнул. – У тебя есть братья или сёстры?
– Нет, – выдыхает Вит. Он моргнул. Злость отступила. Парень кивает в сторону старого шкафа. – Если верить записям, лежащим здесь, то роды были тяжёлые. После моего рождения моя мать… – он закрыл глаза, словно слово причиняло ему физическую боль. – Она больше не может иметь детей.
– Но тебе хотелось, чтобы они были?
– Боже упаси! – Его плечи дёрнулись. – Конечно, нет! Оглянись. Неужели я могу хотеть, чтобы кто-то прошёл через то же, что и я? Как я могу хотеть, чтобы кто-то голодал и замерзал, как я? – Сердце заныло. – Мне было бы в сотни раз сложнее, если бы пришлось заботиться ещё о ком-то.
– Но вы были бы друг у друга, – потупилась я.
– Так же близки, как ты со своей сестрой?
Вскидываю голову, чтобы прямо посмотреть на него, задетая за живое.
– Это другое.
– Неужели? Мой брат или сестра так же могли бы от меня отвернуться.
Резко отворачиваюсь, железный обруч сдавил горло.
– Часто сюда приходишь? – зачем-то спрашиваю, надеясь услышать, что он забыл об этом месте.
– Раз в месяц.
– Зачем? – не решаюсь посмотреть на него.
– Чтобы оставить деньги в почтовом ящике.
Хлопаю ресницами, затем качаю головой:
– Ты содержишь родителей, с которыми не общаешься? Почему?
Я всё же поворачиваюсь, чтобы взглянуть на него. Вит бледнее, чем обычно.
– Потому что от этого мне легче. Так я убеждаю себя, что лучше их – я не даю им сдохнуть от голода. – Он прикрывает глаза. – Или наоборот помогаю быстрее подохнуть от водки, которую они хлещут, не прекращая.
– Они знают, что это ты оставляешь им деньги?
Внутри меня все органы сжимаются.
– Понятия не имею. – Он пожимает плечами. – Я стал приходить сразу, как только вышел из детского дома. И за это время ни разу их не видел. – Вит посмотрел на пол, затем стукнул ногой. – Зато много раз слышал.
– И то, что ты стал звездой, они тоже не знают?
– Последний раз они видели пятилетнего ребёнка в слезах и соплях, которого силой выволокли из этой квартиры. – В груди немеет, а в горле образовался ком с шипами. – Даже если они слышали по телевизору моё имя или видели меня, не думаю, что узнали.
Вит замолкает. Я перевариваю услышанное. По сравнению с его жизнью, мои проблемы, о которых я плакала вчера, кажутся слюнявым бредом. Сужаю глаза, злясь на свою слабость.
