– Ты не знала?
Я посмотрела на Шейна, отрицательно покачала головой.
– Давайте быстрее сделаем все и уйдем.
Мне вдруг стало не по себе. Я стою там, где быть не должна. Это не моя семья. Это не мой склеп. Моё имя никогда не впишут здесь, рядом с другими представителями этой семьи.
– Сфоткаешь меня? – Пегги протянула мне свой телефон.
– Нет. – Я убираю руку за спину. Пегги нахмурилась. – Так ты выдашь, что была здесь не одна.
– Чёрт, – спохватилась она, – ты права. Селфи?
– Да, давай, делай.
Я шагнула назад, боясь смотреть на семейное пристанище. Дэвисы, должно быть, очень древний и богатый род, раз им позволили отгрохать себе склеп. На этом кладбище больше нет ничего подобного. Интересно, много там имен?
Нет, нет. Мне все равно.
Шейн обошёл вокруг него, затем встал возле меня.
– Это оскорбление, – обращается он ко мне.
– Что?
– Приходить сюда ночью. Мы не должны тревожить их.
– Расскажи это тем, кто бухает на кладбище и мочится на семейный склеп.
Я не выдумала. Это то, что я могу видеть прямо сейчас. Стоит лишь посветить фонариком.
– Всё, – быстро произносит Пегги. – Давайте уже уйдём отсюда. Я сейчас описаюсь от страха.
Я хмыкаю, разворачиваюсь и устремляюсь к огромным деревянным воротам.
– Ты, – Шейн вновь обращается ко мне, – садись в мою машину. Я сам тебя отвезу.
Я не собираюсь спорить: слишком вымотана такой прогулкой. Я обхожу развалюшку Пегги.
– Спасибо тебе, – останавливает она меня.
– Не привыкай, – кидаю я, вижу в ответ её довольную улыбку.
Шейн подъезжает к моему дому.
– Не ожидал от тебя, – говорит он, нажимая на тормоз.
– Чего?
Шейн усмехается.
– Что ты вот так запросто пойдешь с Пегги на кладбище.
Я напрягаю скулы, но сдерживаю ответ.
– Как получилось, что ты не знаешь о семейном склепе? Разве об этом не принято рассказывать детям, внукам, как о знаке почёта?
Я сдвинула брови. Интересно, Маркус знает? Его наверняка просветили. Да и хрен с ними!
– Я не Дэвис, – тихо отвечаю, тут же удивляюсь, что сказала об этом чужому человеку.
– Но твоя фамилия ведь…
– Неважно! – ощетиниваюсь.
– Одна сплошная загадка, – говорит Шейн, прищурив глаза.
Я повернула к нему лицо.
– Ты не захочешь узнать отгадку. – Я в этом уверена. Такому хорошему мальчику точно не понравится моё истинное лицо. Да, признаю, его может заинтересовать некая таинственная оболочка, но стоит заглянуть внутрь, как наваждение рассеется, оголив отвратительную правду.
– Позволишь мне самому решить? – Шейн придвинулся ко мне. – Правда настолько неприглядна?
– Её нет.
– Что это значит?
– У каждого своя правда.
– Я твой куратор. Я знаю, что ты отрабатываешь, знаю, что ты старше. Мне несложно сложить дважды два.
Второй раз за вечер я застыла. Как много он знает? Его ясные голубые глаза смотрят открыто, не осуждающе. Но это пока. Он улыбается, обнажая сексуальные ямочки. Я точно не пила?
– Мне не хватает только одного звена. – Шейн смотрит на меня, не моргая. Готова поспорить, он ждёт моей реакции. – За что ты наказана?
Я едва заметно выдыхаю. Он не знает.
– Разве тебе не пора к той цыпочке, с которой ты был на вечеринке?
– Ревнуешь?
– С чего бы это? – фыркаю, словно лошадь.
– Тогда просто переводишь тему?
Умён – не то слово. И красив… да, очень.
Шейн опускает взгляд на мои губы, я пытаюсь удержаться и не провести по ним языком. Но самоконтроль покидает меня, уступая другому чувству, пускающему импульсы вниз моего живота.
В груди появляется давление. Такое же, как тогда в библиотеке. Мне нужно, чтобы Ред вновь уронил книгу, помешав магниту, притягивающему меня. А ещё лучше, чтобы кто-нибудь влепил мне пощёчину, отрезвляя.
Я сама подставляю ему свои губы, желая узнать, какой он на вкус. Такой же идеальный?
Его губы почти касаются моих, дыхание обжигает. Я несмело касаюсь пальцами его мягких волос, действуя на него словно пружина. Он отталкивается, чтобы сделать последний рывок.
Я издаю приглушённый стон: слишком сладко. Его губы наэлектризованы, иначе откуда этот ток, проходящий сквозь мое тело? Я почувствовала его от подушечек пальцев рук, до кончиков пальчиков ног – так странно. Будто это мой первый поцелуй, я не знаю, что должна сделать, куда положить руки, в какую сторону повернуть голову.
Но Шейн и не напирает, не пытается залезть языком мне в глотку. Казалось, его все устраивает. Он действует так трепетно и нежно, словно поймал бабочку, которую хочет одновременно и удержать, и не поранить. И это будоражит мою кровь гораздо больше, чем французские засосы.
И все же Шейн отрывается от моих губ. Я быстро хлопаю ресницами. Уверена, будь они ещё наращенными, я бы точно взлетела.
– Твои глаза, – охает он шёпотом. – Они невероятно красивые. Этот цвет…
Добро пожаловать на землю. Я шмякнулась задницей на твёрдую почву. Цвет моих глаз?
– Это линзы. – Я резко двигаюсь назад, отдаляясь от него.
Я оказалась дома так быстро, как только могла. И с той же скоростью бросилась на второй этаж. Глаза защипало впервые за год. Линзы зудели, мешая мне. Я отчаянно хотела избавиться от них.
Я взглянула в зеркало, висевшее в ванной.
Насыщенный голубой, почти синий. Не мои. Хотя об этом мало кто знает.
Я снимаю сперва одну, затем вторую, выбрасываю их в мусорное ведро. У меня отличное зрение, но носить их – мамина идея. У неё голубые глаза, а у меня…
Я вновь и вновь пытаюсь понять, какого они цвета, но не могу. Этот цвет не поддаётся моему объяснению. Однажды я назвала его светлым дымом, но мама рассмеялась. Она всучила мне эти линзы, и я приняла их за заботу. Так я хотя бы на кого-то была похожа…
Но она так и не сказала мне, от кого я унаследовала этот «недоцвет».
ГЛАВА 11
POV Шейн
Пот струится по моему лицу. Я прикрываю веки, чтобы холодная солёная жидкость не попала в глаза, смахиваю капли тыльной стороной ладони.
Ещё. Мне надо ещё побегать. Я делаю круг вокруг стадиона, превозмогая жжение в лёгких. Это почти то же самое, что придушить в себе зачатки гнева. Сложно, но не невозможно. Только слабаки считают, что сдержаться – значит проиграть. Я не играю. Набухаться, подраться – то все не про меня.
