— Уль, я так хочу все бросить, — произнес Громов во время очередного просмотра танцевального фрагмента. — Нет ни сил, ни желания этим заниматься… Такое ощущение, словно меня выжали как лимон и выкинули шкурки на помойку… Я даже не понимаю, что танцуют эти замечательные люди. — Максим, вскочив с кресла, в отчаянии взмахнул рукой, указывая на сцену, и выжидающе посмотрел в глаза подруге.
Юные танцоры, прошедшие немало отборов и конкурсов, чтоб участвовать в этом шоу, приняли жест Громова на свой счет, засомневались в своем профессионализме и застыли на сцене, как статуи.
— Макс, ты хоть понимаешь, что сейчас творишь? — шепотом поинтересовалась Ульяна, усаживая друга на кресло. — Успокойся! Мы найдем решение твоей проблемы.
Макс нехотя уселся, обратил внимание на растерянных танцоров и громко произнес: — Перерыв пять минут! Потом еще раз прогон этого танца. Увижу халтуру — сменю весь состав!
Юных участников нового спектакля как ветром сдуло со сцены.
— Когда ты успел стать таким? — укоризненно посмотрела Ульяна, покачивая головой. Она осторожно встала с кресла, уперев руки в поясницу, и начала легкую разминку — наклоны вправо-влево, неглубокие приседания, потому что долгое сидение в одной позе вызывало онемение в пальцах рук и ног, но Уля стойко терпела до перерыва. А Макс сейчас, как завороженный, смотрел на Ульянкин объемный живот и улыбался. — Я была знакома с другим Громовым, — говорила Крюкова, не прекращая своих упражнений. — Сильным, справедливым, добрым! Готовым прийти на помощь в любую секунду. Что с тобой?
— Улька, я тебе так завидую, — парень улыбнулся.
— Чему завидуешь? — наигранно вопросила Крюкова. — Лишнему весу? Так успеешь еще набрать! Посидишь в этом кресле, указывая всем юнцам на ошибки, и за пару месяцев наберешь.
Они дружно рассмеялись, оба понимали, о чем говорит Ульяна…
— Уль, представляешь, Андрюха ведь смог Машку из Сочи в Новосибирск под арестом перевести. Смог!!! А у нее обвинение в убийстве! Он нанял лучших адвокатов, привлек всех свидетелей, нашел людей, которых Карамышева шантажировала… Он проделал такую работу! Нам и не снилось… Он смог сделать так, чтоб его… чтоб его любимая девушка была рядом! Он, правда, не сразу понял, что Маша — его любимая девушка… Но он мне сам рассказывал, что поначалу вину перед ней чувствовал, а потом понял, что жить без нее не может. Ульян, ты понимаешь? Я в сравнении с этим подвигом — лох! Ноль без палочки! Мы с Катей в одном городе живем, и я не удосужился ее найти. А я сохну без нее! Я теряю смысл жизни! Я погибаю!!! Понимаешь? Мне ничего не интересно! Я плевать хотел на эти танцы без нее! Я так молю, чтоб она мне приснилась, чтоб хоть во сне поговорить с ней… Так нет! Когда она была не моя — снилась каждый день, а сейчас… Ульяна, мне плохо. Очень плохо! Я сегодня же поговорю с Евдокимовым. Ухожу из команды, не могу больше… К матери за город поеду. Природа, огород, рыбалка… Потом придумаю, что дальше делать. Но Катьку искать не перестану!
Неожиданно подошел администратор:
— Максим, Георгий Николаевич просит зайти к нему… Важный разговор.
Громов, вздохнув, поднялся.
— Ульян, начинайте просмотр без меня. Уже поздно, не хочу всю ночь здесь сидеть.
Крюкова кивнула другу головой и громко скомандовала танцорам, вернувшимся на сцену:
— Ребята! Приготовились! Начинаем!!!
***
В кабинете у Евдокимова головокружительно вкусно пахло кофе.
Никто из команды за долгие годы работы так и не узнал, какой марки аппарат у босса и что за кофе он в него заправляет…
— Добрый вечер, — тихо произнес Громов. Тихо не потому, что боялся своего начальника — напротив. У них были слишком дружественные отношения. Точнее, семейные…
— Добрый. — Босс как стоял спиной к своему лучшему танцору, так и продолжал. — Не находишь, замечательный сегодня вечер? Теплый, дождя нет… Ты только посмотри, какой закат! — махнул рукой в сторону ничем не занавешенного окна.
Линия горизонта смешалась в красках алого, бордового, ярко-оранжевого и желтого, все эти цвета сияли и переливались, словно присыпанные блестками… Красиво! Для художника. Но Макс не художник, а танцор…
— Георгий Николаевич, — обратился к наставнику, убедившись, что тот вдоволь насладился красочным видом из окна. — Я покидаю ваш театр. Простите…
— Это твое право, Максим. Я же здесь никого насильно не держу. Если ты принял такое решение, значит, есть серьезные причины. А я уважаю все твои решения.
Только сейчас Евдокимов взглянул Громову в глаза. И Макса затрясло, словно по нему пустили разряд электрического тока. Так Максим не волновался даже во время своего первого кастинга… Что же происходит?
— Я прошу у тебя прощения, — очень тихо произнес Евдокимов, опуская взгляд в пол и протягивая Максу сложенный вчетверо лист бумаги. — Если б я знал, что так получится… Я виноват. Прости! Думаю, двух недель тебе хватит, чтоб отдохнуть и принять окончательное решение. А потом мы с тобой поговорим. На четырнадцать дней ты в отпуске.
Максим развернул лист и прочел: «Ковалева Екатерина… Адрес: город Москва… телефон: …»
— Вы серьезно?
— Абсолютно, — уверил его Евдокимов. — Адрес — ее, новый номер телефона — тоже ее. Она просила меня никому не говорить. Но один раз я уже пожалел о том, что исполнил ее просьбу. Прости. — Георгий Николаевич смущенно улыбнулся. — Я надеюсь, сейчас ты меня не сдашь? И еще… Самое главное…
***
— Кать, ты когда дома-то будешь? — мама возмущенно кричала в трубку. — Солнышко, может, перенесем чайные посиделки на недельку? Сейчас Дима заберет тебя из школы, нечего тебе по темноте одной шастать… Да, еще нет десяти часов вечера… Да, еще детское время… Но уже темно! Понимаю, ты уже не ребенок… Катя! Ты сейчас не только за себя отвечаешь! Хорошо, как скажешь. Мы дождемся тебя дома, потом уедем к Диме. Целую!
Уф!
Катя выдохнула.
Она уже не помнит, когда такой сложный день был…
Евдокимову ее проект понравился. Правда, нужно внести пару редактур, но к этому Катя была готова. Спонсировать спектакль будут.
Распрощавшись с великим режиссером, она тут же ринулась вводить в курс дела всех хореографов школы. Обрадованные педагоги с утроенной энергией принялись за работу.
Когда Катя подходила к своему подъезду, заметила, что кто-то сидит на скамейке рядом. Достала телефон и набрала на всякий случай номер мамы. И не зря.
— Ну, здравствуй! — произнес вусмерть пьяный Игорь, размахивая перед лицом Кати бутылкой водки. — Что, думала — вся такая хорошая? — заржал противным смехом и опрокинул в себя остатки содержимого бутылки, загораживая проход.
— Дай мне войти в подъезд, — Катя старалась держаться уверенно. Как назло, ни одной живой души кругом! Она набрала маме и держала сейчас трубку за спиной, но слышит ли та?
