Той же ночью я пришла в его комнату. Скользнула под одеяло, прижимаясь к тёплому телу.
– Алин, ты чего? – Тёмин голос со сна был хрипловатым.
– Ш-ш, – я прижала палец к его губам, а потом заменила его своими губами.
Тёмка ощутимо напрягся, не зная, как реагировать.
– Я люблю тебя, – прошептала, – и хочу быть с тобой… если позволишь.
Он думал всего пару секунд, а потом обхватил меня руками, прижимая к себе и целуя в ответ.
Ночью, когда Тёмка уснул, я выскользнула из его объятий и вернулась в свою комнату. Не хотелось смущать родителей.
Но утром, за завтраком, они как обычно переглянулись, и мама озвучила:
– Нам нужно вернуться домой, вы тут без нас справитесь?
Теперь уже переглянулись мы с Тёмой. Я покраснела, понимая, что если квартира будет в нашем полном распоряжении…
– Справимся, – улыбаясь, ответил Тёмка. И от этой его прежней улыбки защипало глаза.
Мама подошла ко мне, обняла и поцеловала в макушку:
– Вот и славно.
– У меня есть отличная новость, – оглядев нас подозрительно блестящим взглядом, сообщил папа: – Я нашёл клинику, где Тёмке вернут лицо.
Эпилог
Спустя два долгих года мы вернулись в Россию.
Самолёт приземлился в аэропорту Шереметьево и покатился по взлётной полосе. Я смотрела в иллюминатор, не терпелось скорее ступить на родную землю. Мне нравилось жить в Сеуле, но уж слишком чуждым он был. Да и соскучилась по родным.
– Идём? – Тёма протянул мне руку, и я подняла на него глаза.
Доктор Вон оказался настоящим волшебником. Тёмкино лицо было почти прежним. Наверное, те, кто знали его не слишком близко, даже не сумели бы найти разницу. Но я видела изменения и привыкала к ним.
Протянула ему ладонь, на безымянном пальце желтел простой ободок обручального кольца. Мы расписались в посольстве два месяца назад. Церемония была очень скромной, на ней были два представителя нашей страны и мы с Тёмкой.
Родители поддержали это решение. И папа оформил документы, где официально отказался от нашего родства. Но теперь я не воспринимала это так болезненно, потому что он всё равно оставался моим отцом, что бы ни было написано на бумаге.
А Саша была моей мамой. Начав тогда её так называть, я поняла, что только это и есть правильно. А кровные узы, да кого они вообще волнуют?
То кольцо с бриллиантом я отнесла в церковь.
Это было во время первой операции. Я безумно нервничала и не знала, куда себя деть, потому отправилась бесцельно бродить по улицам. Помню, как наткнулась на православный храм посреди буддистской Кореи и как удивилась этому чуду.
Внутри было прохладно, пахло свечами и тем особым духом, который можно встретить только в православной церкви. Возле иконы Божьей матери белела небольшая табличка с сообщением, что приход собирает золотые украшения для оклада.
Я решила, что это знак.
Достала из потайного кармашка сумочки кольцо и положила его на полочку.
– Пожалуйста, помоги ему стать прежним, – попросила у иконы, прежде чем уйти.
Не знаю, что помогло, моя ли тихая просьба, или мастерство корейского доктора, или всё вместе, но Тёма больше не закрывался. И даже когда я, немного опасаясь последствий, рассказала о Флоранс и кольце, о том, что отдала его храму, он не рассердился. Напротив.
– Думаю, это чудо, – сказал он тогда и, чуть подумав, добавил: – Думаю, мы оба заслужили немного чуда.
А потом мы обвенчались в том храме…
Воздух родины был иным, здесь как будто даже легче дышалось. Хотя я понимала, что, скорее всего, всё это сама и выдумала. Просто мне очень хотелось домой.
Перелёт был долгим, пересадка в Стамбуле затянулась, и мы оба устали. Но Тёма уговорил меня заехать по дороге в редакцию, обещал, что надолго там не задержится. И я согласилась.
Разве могла я протестовать, когда на лице любимого об одной мысли о прежней работе расцветала та самая улыбка?
Его начальник очень помог нам в эти непростые три года. Оказалось, что жизни и здоровье журналистов были застрахованы, и страховка покрыла почти все расходы на лечение и реабилитацию. А недавно Пётр Семёнович сообщил, что будет рад принять Тёму обратно. Если он захочет, конечно.
И мой муж воспрянул духом.
В редакции его ждали только завтра, но он не мог утерпеть. Хотела ли я, чтобы Тёма вернулся на свою опасную работу? Конечно же, нет! Но это был выбор моего мужа, и я его поддержала. Это была цель, так необходимая сейчас Тёме, ради которой он столько перенёс и двигался вперёд.
Я готова была начать жизнь в Москве, потому что за эти годы для меня стало ясным одно – не важно где, важно с кем. Мы с Тёмой слишком много перенесли и заслужили право быть вместе. Быть счастливыми. Мы оба слишком много времени потратили на лишние сомнения, делали неправильный выбор, ошибались, но зато теперь ценилось каждое мгновение, проведённое вместе.
В любви и согласии.
В Москве мы задержались всего на пару дней, а потом снова купили билеты на самолёт. Я скучала по родителям, с которыми вот уже два года общалась только по видеосвязи. По Гришке, который так вытянулся в свои четырнадцать, что почти сравнялся с папой. По ба и деду. А ещё по Джеку, которому пришлось остаться в Анапе.
Самолёт набрал высоту, стюардесса сообщила, что можно отстегнуть ремни и заказать напитки. А я поняла, что готова сообщить мужу важную новость.
Мы повернулись друг к другу одновременно:
– Я люблю тебя.
– Я беременна.
И рассмеялись этой синхронности.
– Ты правда беременна? – переспросил он.
– А ты правда меня любишь? – улыбнулась я.
– Ты моё чудо, – сказал, улыбаясь в ответ, Тёма.
А потом мы упоённо целовались на высоте девять тысяч метров, пока нас не прервало вежливое покашливание стюардессы.
Тёмка обнял меня и произнёс то, что я больше всего хотела услышать:
– Скоро мы будем дома.
Конец.
