Домовой достал склянки и теперь удерживая по одной в каждой руке, воинственно направился к ведьме.
— А тьма ее убьет. Раньше же как-то жила без тьмы, и сейчас проживет.
Ганна повысила голос:
— А потому жила, что ее не видели, а сейчас будут видеть и схарчат сразу же, и костей не останется. Варварка ее не защитит, слаба стала, Ермиония с нее все силы тянет.
Я тут же оттеснив в сторону Кузьмича, наклонилась к ведьме:
— Что вы имеете ввиду? Моей маме что-то угрожает?
Ганна насупилась, она не собиралась мне ничего говорить, и сейчас явно жалела что сболтнула лишнего.
— Сядь, не мельтеши. — теперь ведьма сама подошла к большому сундуку и достала оттуда порошки травянные, подозрительно похожие на те, что для похоронных благовоний используются, а еще жуков-кожеедов, которые были плотно запечатаны в банке. Снова сев на лавку, она разложила на столе травы, и начала ссыпать все в ступку, медленно перешивая. — Очень сильной ведьмой твоя бабка была, и всю силу свою умирая дочери отдала. Варька была красивая на зависть многим, колдовской красотою, необычной, ей даже тьма сама благоволила. Все думали она верховной круга своего станет, но подвинула ее Ермиония. Она тесно с Бриаром общалась, и все знают что он ей помог, сама бы ведьма не справилась, силы в ней немного, а вот дурости, норова и тщеславия хоть отбавляй. Мать твоя даже в круг не вошла, а потому ушла из леса, в городе поселилась, ближе к людям. А когда ты родилась и стало понятно, что белая магия в тебе пересилила черную, попросила Варвара на тебя печать сдерживающую наложить. Ермиония согласилась, да не задаром, а за красоту и непрожитые годы твоей матери, говорила же, что ведьмы ничего за просто так не делают. Так что недолго твоей матери на этом свете жить осталось, последние нитки силы тянет из нее Ерема, а сама краше и сильнее становится из года в год.
А ведь и правда, я заметила что мама быстро уставать стала, все чаще отдохнуть пыталась, и на меня лавку свою оставляла, да и магией слабее значительно стала. Вспомнить только как она заговор на страсть с платья бального сняла, потом ушла пошатываясь от слабости, а я думала от горя, что кровинушку свою за такого нелюдя как князь отдает. Руки сами сжались в кулаки, ногти больно впились в ладони оставляя красные следы.
— Я их уничтожу!
Во мне росла и крепла уверенность в том что смогу, жалости не было, ее вытеснила злость и ненависть.
— Уничтожишь, деточка, изведешь. — Ганна скрипуче рассмеялась. — Вот это слова настоящей ведьмы, ведьма обид не прощает и обидчиков завсегда благодарит, да сторицей им воздает. А теперь скидывай рубашонку свою и садись на пол передо мною, только спиною повернись, груди мне твои незачем, перед милым своим ими сверкать будешь.
Я слегка помедлила, старая ведьма зажала в руке нож ритуальный, символами древними испещренный, ручка ножа обычная деревянная, а сама сталь каленая, да не в нашем мире, а в подземном, кровосток не раз кровью людскою омытый и даже ни разу не вымытый, а оттого рыжие разводы по всей поверхности ножа виднеются.
Мое промедление ведьме не понравилось.
— Быстро я сказала. До полуночи надо успеть закончить, в полночь с тьмой пойдешь договариваться, а к тому времени печать, силы сдерживающую, надо снять. — она махнула рукой в приглашающем жесте. — Ну же, давай, что ты как дите малое.
Кузьмич осторожно дернул меня за подол.
— А может не надо, Василиса? Чую я добром эта затея не кончится.
Ганна тут же змеей взвилась.
— Еще хоть слово скажешь, Кузьмич, я тебя вон выставлю, и ходу тебе в дом мой больше не будет.
Домовой примолк, а я медленно стащила все еще мокрую рубашку, и села на деревянный пол, повернувшись спиной к ведьме.
— Сейчас придется немного потерпеть, девонька. Только кричать нельзя, боль в себе держи, она потом в твою силу превратится.
Раскупорив бутылочку с кровью, ведьма вылила все содержимое мне на спину и растирая начала нараспев приговаривать:
— Как ночью самой темною,
Как в предрассветный час,
Спят с сладкою истомою
Свет с тьмой, что дремлют в нас.
И в деве этой чистою
Как непорочный час,
Проснется сила чистая,
Сковав цепями связь.
Я почувствовала как меня гнет к земле, руки и правда словно кандалами сковало, распластывая на полу.
— Не сопротивляйся.
Ведьма ладонью нажала между лопаток укладывая на пол. Я не видела, что творится за спиной, а потому не дернулась когда Ганна занесла нож надо мной и заговорила громко, четко проговаривая каждое слово.
— И спадет печать, и вернется к тому кто наложил ее, воздав по заслугам за годы без силы прожитые.
Почувствовав как нож вспорол кожу, и по бокам заструилась кровь, едва сдержалась, чтобы не заорать в голос.
— Освободится сила, будь то темная или светлая, и потечет рекой по венам наполняя источник.
Еще один порез, заставивший вздрогнуть.
— Откроются двери к дворцу памяти предками нажитому, мудрости великой, великим Родом оставленной.
Еще одно обжигающее болью прикосновение.
— И будет так в сей час, войди сила в тело кровью омытое, смиренно принимает тебя твой сосуд.
Я, уже ожидающая очередной боли, почувствовала прохладу, но ненадолго. Ведьма, взявшая со стола ступку с травами, начала втирать их в раны, тихо бормоча заклинания призыва. Закончились мои мучения тем, что на меня вылили мутную болотную воду. После этого я почувствовала словно ветер пронесся и обдал меня прохладным дыханием. Закружил, поднимая мелкие пылинки, зализывая раны, втяривая в себя кровь и пот, обильно покрывшие тело, в глаза ударил свет и Ганна поспешила мне их прикрыть.
— Вот и все девочка, вот и все, а теперь спи, еще ночь нелегкая предстоит.
Глава 31
Сон сморил тяжелый и темный, там пахло тленом и какой-то жуткой безысходностью. Боли я не чувствовала, но знала что она придет потом, с первым проблеском света, а пока тьма дарила забвение, взамен забирая чувства.
Помню злилась на кого-то, а за что вспомнить не получается, да и надо ли это. Какой смысл в злости, она разрушает и не дает покоя.
Еще светлое чувство было, что любовью люди зовут, а иные и болезнью пагубной кличут, вот туда-то тьма и вцепилась хваткой стальною, оплела коконом, не давая вздохнуть, душу по капле вытягивая и мрак даруя.
Издалека, словно из мира другого, прежнего, светлого и яркого доносился зов:
— Василиса, просыпайся.
А я и не спала, я только-только просыпаться начала от сна многолетнего.
— Я же говорил, она не спит, ее тлен пожирает, посмотри на руки.
