Я быстро открываю сумку, вынимаю тёмно-серый, почти чёрный рулон ткани. Один взмах, и свёрток раскрывается в лёгкий плащ. Я закутываюсь, надвигаю на лицо глубокий капюшон. Готово – теперь меня выдают только башмаки. Но кто станет приглядываться? Кому какое дело?
Леди Иветта на время исчезает, появляется Иви.
Коротким путём между домов я быстро выбираюсь к парковой окраине Среднего города. Деревья готовятся к зиме, стоят полуголые, полысевшие. Листва укрывает землю и уже успела подгнить. Я перешагиваю через низкую изгородь. Ей-ей, не тащиться же к воротам, тем более вход в парк свободный. Тропинку через кусты я давно протоптала, и она выводит меня на парковую дорожку, а та – к открытому пространству, на котором свободно растут семь священных дубов.
Парк вовсе и не парк. Точнее, и парк тоже, но давным давно, когда ещё не было ни нашего королевства, ни тем более городка, здесь простирались бескрайние эльфийские леса. Позднее леса погибли в Страшном пожаре. Если верить легендам, горел буквально весь мир. Территории отошли людям, но эльфы ещё оставались в родных краях.
Сколько лет дубам, я не знаю. Может быть, тысяча, а может быть не исполнилось и ста. Как не знаю, и другое – сколько лет сердцу парка – эльвийскому святилищу.
Я поднимаюсь по пологим ступенькам бокового крыльца, прохожу через узкий коридорчик в комнату. В святилище прохладно, но я всё равно стаскиваю плащ, пальто, разуваюсь и в носках добегаю до очага, засыпаю уголь в жаровню, разжигаю.
Минут пять я грею руки над огнём, а затем подтаскиваю к жаровне низкую скамеечку, на которую кладу стопку одежды. И начинаю переодеваться. Шерстяное платье горожанки – долой. Как и нижнее бельё. Переступив босыми пятками по ворсистому ковру, я быстро провожу по телу влажным полотенцем. Вообще-то перед облачением в жреческую одежду следует уделить время омовению, но… Если последователи юпранства строго соблюдают правила, то для приверженцев эльвийской веры здравый смысл первостепенен.
Шёлк скользит по коже. Я надеваю нижнюю тунику и сразу же, чтобы не замёрзнуть, сорочку из более плотной грубой ткани. Наряд у эльвийских жрецов многослойный. За сорочкой следуют нижнее и верхнее платья, тоже белые. Первый цветной элемент – расшитый крупными цветами зелёный жилет. Последний штрих – я обуваюсь в туфли и оборачиваю вокруг талии широкий пояс.
Именно пояс и обувь показывают статус жреца. Я младшая жрица, не прошедшая посвящения.
Время поджимает. Я обхожу основные помещения, разжигаю жаровни, чтобы в святилище потеплело, а затем выхожу в главный зал «Обители семи дубов», оглядываюсь. На алтаре лежат подношения, но пища уже заветрилась – убрать. Плошку с водой – тоже убрать. Воду выплеснуть, плошку помыть и поставить сушиться до следующего раза. Надо бы подмести, но уже не успею.
Я приношу из хранилища другую, чистую, плошку и кувшин с ритуальным нектаром, сажусь перед алтарём на колени.
– Те, кто ушли, и те, кто никогда не жили, души и духи, тени и светы, с добрыми намерениями я делю с вами Дом.
Красный нектар льётся в плошку, и я ставлю её на алтарь.
Эльвийские святилища — это прежде всего приюты. Не важно, кто ты и каким богам молишься, во что веришь. Пока у тебя на сердце добро ты можешь свободно войти и найти ночлег. Точно также в святилище приходят духи и находят кров, пищу.
Короткого приветствия достаточно, я поднимаюсь, уношу кувшин обратно в хранилище.
Возвращаюсь в зал, присаживаюсь перед алтарём.
– Десять тысяч северных душ, тридцать тысяч хранителей востока, семь тысяч южан, сто тысяч духов запада! Я пришла говорить!
Я поджигаю толстую свечу, и сочные ярко-оранжевые языки пламени взвиваются к потолку. Я замираю, глядя на огонь, не моргая слежу за его пляской, и вскоре зрение начинает «плыть». Я полностью отрешаюсь от окружающего мира, приподнимаюсь над ним.
Захватывающее ощущение. Я словно возношусь ввысь вместе с пламенем.
Можно забыть обо всём на свете, но я держу в уме цель, концентрируюсь.
Огонь в моём воображении превращается в красный лист бумаги. Я мысленно представляю зависшую в воздухе чернильницу с золотой краской, длинную кисть. Я представляю, как кисть приходит в движение, управляемая лишь одной моей волей, подхватывает каплю краски и начинает выводить на живом полотне руну со значением удачи.
– Духи удачи, придите! – зову я. – Придите же!
Что-то меняется. Я ловлю перемены чутьём.
Руна удачи вычерчена идеально, и отклик приходит.
Но прежде, чем я успеваю завершить ритуал, пламя темнеет, слизывает края руны, искажает картинку.
Я пытаюсь бороться, восстановить руну, но линии искривляются.
Я моргаю, и вместо красного полотна передо мной оранжевый огонь свечи, а в нём проступает знак беды.
Концентрация потеряна, но ещё не поздно вернуть над ритуалом контроль.
– О чём вы предупреждаете меня, невидимые гости?
Духи не предсказывают, они предостерегают. И если понять, откуда идёт несчастье, всё можно исправить. Беда может грозить мне, святилищу, кому-то из прихожан. Да кому угодно! Даже никак не связанному со мной родственнику заглянувшей на огонёк души.
Пламя тревожно потрескивает.
– О чём вы предупреждаете меня? – повышаю я голос. – Духи удачи, придите!
Предвестие беды начинает обретать чёткость, линии наливаются пульсирующей чернотой. Я задерживаю дыхание.
– Иви!
Со спины на меня кто-то налетает, запрыгивает чуть ли не на шею. И вышибает из и без того зыбкого транса. Я растерянно оборачиваюсь, а свеча сама собой гаснет, и к потолку поднимается струйка тёмного дыма. Плохого дыма.
Глава 6
– Рон! – беззлобно возмущаюсь я, но Рон весело хохочет, крепко обнимает.
И мне ничего не остаётся, кроме как сдаться, потому что в эльвийских храмах детям можно если не всё, то почти всё. Дети – это радость, а радость согревает Общий дом.
– Иви, а что ты делала? Души кормила, да?
– Не кормила, а угощала, – поправляю я.
Рон не слишком интересуется разницей, выпутывается из моих объятий и уносится вглубь помещений, а ко мне подступает его сестрёнка. Девочка гораздо спокойнее брата, но проблем может устроить не меньше. Если Рон просто шебутной, то она хитрая тихоня себе на уме.
Если сложится, через два-три года постараюсь представить её учителю…
– Доброе утро, Иви, – улыбается она.
– Доброе.
Остальные дети окружают, меня, здороваются наперебой, что-то рассказывают, делятся радостями, горестями и все одновременно. Мик, восьмилетний крепыш с талантом к каллиграфии, дёргает меня за подол и застенчиво протягивает спелое краснобокое яблоко.
Про Рона я не то чтобы забываю, просто упускаю излишне деятельного мальчишку из виду. Расплата приходит незамедлительно – у уха, едва не задевая меня по голове, пролетает тряпичный мячик.
