«Ага, пятый ожил, чтобы снять с тебя скальп. Ему подсобят подопытный орангутан и инопланетный Айболит».
В палате врач заходился театральным смехом. Табличка, не замеченная раньше, поясняла, кто именно зверствует в комнатушках. Марина ничуть не огорчилась тому, что обделила вниманием «гипнотизера-душителя и призрачного ковбоя с лассо».
Она выбралась в зал знаменитостей и утерла лоб. В задрапированном углу пылились четыре фигуры. Первый – Цой, второй – без очков не поймешь, третий – Распутин, четвертый вообще карлик.
Марина сфотографировалась с лидером группы «Кино». Соседом оказался Аль Пачино, любимый мамин актер. Селфи! Чиз!
Вот Распутин в красном подпоясанном кафтане, патлы падают на плечи, распятие сверкает камушками.
Марина повернулась к карлику, но последняя фигура испарилась.
А была ли она там?
Марина полистала фотоальбом. Была. Лилипутская фигурка позади Аль Пачино.
Недоумение сменилось тревогой, обуявшей ее еще в отделе убийц. Занавес шевельнулся. Кто-то пробежал между драпировкой и стеной. Орангутан с выбритой черепушкой? Или ацтек с томагавком?
«Ясно же, розыгрыш».
Марина зашагала к выходу, опасаясь, что из кунсткамеры выскочит какой-нибудь переодетый шутник.
– Возвращайтесь, – сказал кассир.
«Фигушки. Как говорит Кузнецова: кто бывал на педсоветах, ужастиков не боится».
За двадцать минут в торговом центре людей не прибавилось. Никого на лавочках крытой террасы, у бесхозного автомата с попкорном, возле лотков с бижутерией. Детская комната за плексигласовым стеклом не оглашалась смехом, игровые лабиринты и надувной замок тщетно ждали малышей. И двухметровый тираннозавр Рекс потупил зубастую морду, заскучал.
Марина направилась к туалетам.
Вдыхая аромат клубничного мыла и моющих средств, нырнула в кабинку. Щелкнула замком, спустила до колен джинсы.
Как так: педагог, презирающий детей? А Каракуц – презирает. Оценки важнее знаний, показушное благополучие превыше всего. Отстрелялся, выгнал взашей выпускника, главное до пенсии просидеть в тепле.
Восковые болванчики-индейцы – и то человечнее.
«А может, это мне, вчерашней студентке, пискле, легко судить?»
В туалет вошли посетители. Марина улыбнулась, представив ожившую статую, безумного старца Распутина. Что такого? Утомился в музее, косточки размял.
Шаркающие шаги остановились у ее кабинки.
«И чего?»
Улыбка увяла.
«Дальше иди!»
Дверная ручка дернулась вниз. Марина сжала кулак, комкая гигиеническую салфетку.
– Занято!
Незримая хамка – женский же туалет! – не унималась. Дергала ручку, толкалась. Марина услышала прерывистое хриплое дыхание.
Фантазия изобразила Распутина, скребущего дверь кривыми когтями; орангутана, елозящего по ластику восковой мордой, черным языком.
– Какого черта?!
Марина подтянула джинсы.
«А если, – подумалось, – она – он, оно – залезет в кабинку сверху, упадет на меня, накроет собой?»
– Я вызову охрану!
Подействовало. Дверца перестала трястись. Ноги зашаркали к следующей кабинке. Марина щелкнула замком. Не стала мыть руки.
«Глухонемая, наверное, – объяснила себе попытку взлома. – Или сумасшедшая».
Почему-то не оставляла навязчивая мысль о карлике. И о том странном ребенке, которого она видела в школе как-то вечером. Ребенке с улыбкой до ушей.
На столешнице в атриуме, раскинув крылья и выпятив грудку, лежал дохлый голубь. Сквозняк сдул облачко перьев к ногам Марины.
«Долетался, бедолага».
С испорченным настроением она съехала на первый этаж. Каблуки застучали по свежевымытому керамограниту. Сенсорный датчик сообщил о присутствии человека электроприводу, створки автоматической двери расползлись, выпуская в ноябрьский день.
…Дома почему-то пахло плесенью и воском.
Рязан
В этом году Рязану чертовски везло. Он распрощался с дебильными учителями, поступил в шарагу, встретил нормальную девчонку. Реже бывал дома, реже слушал визг матери. Не новая жизнь пока, но взлетная полоса для новой жизни. Разогнаться и, промчав армейскую службу, приземлиться в Москве.
Горшин обойдется без него, а он – без опостылевшего Горшина.
Мучили финансовые вопросы, нищенская стипендия не давала разгуляться, побаловать малую. А маман совсем перекрыла кислород. Но и тут Рязан надеялся на лучшее.
И надежды сбылись. Помощь пришла нежданно-негаданно, на улице, возле водокачки.
Забулдыга Игнатьич окликнул, завел беседу. То да се, не желаешь поправить финансы?
– А ты, что ли, спонсор? – скривился Рязан. Щуплый мужичок в фуфайке вызывал брезгливую усмешку.
– Костров, – понизил голос Игнатьич и воровато оглянулся.
– Директор?
Проснулся интерес.
– Между нами?
– Нем как могила.
Игнатьич задымил папиросой, Рязан прикурил «Мальборо».
– Из столицы, – сказал Игнатьич, – прислали компьютеры. Конкурс мы выиграли или что. А Костров решил: зачем нам они? Есть же старые. Чего добру пропадать? Короче, про компьютеры никто не знает. Они в подвале. Велено вывезти ночью к Кострову на дачу. Машину подгонят, я – за грузчика. Но, боюсь, не справлюсь сам, спина. Подсобишь – одна коробка тебе.
– А что там? – Рязан моментально вспотел. Застучали в голове счеты, зазвенели монетки. – Хлам какой-то списанный из девяностых? ЭВМ?
– Говорят, новейшие. Целое состояние. Пер бы Костров себе на дачу дерьмо? Он бы его деткам отдал, нехай учатся.
– Я в деле, – с ленцой сказал Рязан. – Чисто мышцы размять.
– Знал, что тебе можно доверять. В полночь к школе приходи. Но – никому! Вопрос щепетильный.
«За такие вопросы, – думал Рязан, поднимаясь на холм, – люди едут лес валить. Хорошенькое дельце – директор, Борода, весь из себя порядочный, тырит у государства, у малышни, компы, и в ус не дует».
Рязан понимал самокритично, что не уродился мозговитым парнем. Но напрягал извилины, панически соображал, что и как, кроме компьютера, бонусом извлечь из сегодняшнего гешефта.
Знания – сила, так вроде?
А знание о грязных тайнах директора – сила особая. На ней и до Москвы долететь – как два пальца об асфальт.
Игнатьич впустил в школу.
– Где машина?
